Моральный патруль
Шрифт:
«Молодой граф Яков фон Мишель!
Сделайте милость, высуньте язык!
Нет, не для праздного любопытства прошу вас, а проверяю – белая или розовая у вас душа; нос — отражение мужской силы, а язык – зеркало души. – Тётя прикрыла изумительно смиренные алые губки веером – три страусиных пера, остальное – сложная вязь конских и собольих хвостов (я усердно высунул язык). – Полноте, граф, вижу, что душа у вас — отменная, даже я не ожидала подобной развязки, что приведет к деньгам.
Люблю золото, пуще пирогов с малиной обожаю золотые
«Тётя, я со сладострастием подумываю, как перейти в общество поклонения изящной словесности – так утка мечтает, чтобы её изобразили на картине известного художника. – Я не озорник, и мечты мои подготовленные, довольно влажные, подобно губам скаковой кобылы, но выверенные и не блажь.
Вчера ночью я представлял картины заседаний общества, отчего не засыпал долго, крутился, мял простыни, поэтизировал, даже смеялся и плакал, оттого, что доставляю хлопоты наставникам, будто золотые гвоздики в башмаках.
Вдруг, в двенадцатом часу, когда просыпаются вурдалаки и поэты романтики, я услышал из вашей опочивальне пение дуэтом: вы пели с оперным мужчиной, баритоном, весьма неплохо у вас выходили рулады – соловьи на ветке.
Сердце моё преисполнилось восторга от вашей песни, и я ощущал себя свиристелем в клетке, но вдруг, словно оглоблей кареты по темечку, меня ударила мысль: «Откуда? Как? Отчего пение дуэтом с мужчиной ночью в опочивальне?
Грех! Позор! Осквернение чести! Запятнанная репутация честной дамы!
Невозможное!»
И сейчас, тётя, смотрю на ваше лихорадочно дергающееся личико, и напоминает оно мне Луну на исходе.
Отчего мужчина пел с вами в вашем будуаре, он же – опочивальня с Амурами и мраморными гусиными шеями?»
Тётя графиня Анжелика де Ришар в ответ извлекла из дамской сумочки (золото, бриллианты, изумруды) губную помаду – дорогущая, изящная, и красной помадой поставила мне на лбу премиленькую точку, словно принимала в орден индусских прозаиков, которые пишут о колодцах и обезьянах.
«Ничего не поняла из ваших слов, граф Яков фон Мишель, но вхожу в ваше положение и сочувствую вашим мыслям, что дерутся в черепе, как ноты на пюпитре.
Может быть, правильно, что мы с вами разного пола, и вы ещё не в совершенных годах, когда поэты ищут вдохновение в перебродившем морковном соке.
В детстве я тоже проявляла излишнее любопытство, фантазировала, как и вы на мокрых простынях.
Мой батюшка граф де Ришар часто удалялся перед сном из Усадьбы; и тайна его исчезновений томила меня, притягивала, как к мокрой глине притягиваются руки графского гончара.
Однажды я проследила за батюшкой, скрытно бежала за ним, а на мне всего лишь – тоненький пеньюар, прозрачный, воздушный, и я ощущала себя феей, хотя задувало под пеньюар нещадно, и всё там покраснело и посинело, словно слива на блюде.
Папенька спустился к капищу, отодвинул могильную плиту – руки у папеньки и горб – ОГОГО, академическое всё!
Он нырнул в лаз, а я благоразумно не последовала за отцом – зачем?
В
Батюшка уличит меня, укорит, пожурит, назовёт шалопайкой и озорницей, а для морально устойчивой девушки нет ничего страшнее, чем тень на честь, я уже не говорю о грязных пятнах на чести, словно невидимый гном прошел с киркой.
На следующий день я доложила батюшке и матушке, что на урок скрипки иду – и не солгала, даже пальчики крестиком за спиной не держала – кто же поверит девушке, если она по неблагородству солжёт, словно горностая задушила.
Не лгала – на курс скрипки пошла, да чуть раньше, а раньше – не ложь, и нет поругания морали – всё без смертного страха.
Возле лазейки в склеп я оглянулась – приличная девушка всегда оглядывается по сторонам, прежде чем присядет, и плиту ножкой – сначала слабо, а затем со всей силы пихаю, будто батман разучиваю.
Не поддавалась сначала плита – тяжелая, но, видно батюшка часто пользовался, плита отполировалась, а с усердием ножку разрабатывала – чудо, а не ножка у меня, и ягодицы окрепшие – не с норовом говорю, а о профессиональном рассуждаю перед вами, граф Яков фон Мишель; балероны и балерины всегда друг другу мышцы щупают, проверяем профпригодность – так арфистка натягивает струны на инструмент.
Проверьте и вы мои стальные мышцы на ягодицах, граф, убедитесь, что я не лгу, ведь только из одной правды вас подпускаю, из уважения к вашим талантам и благочестию, а в неблагодарности не нуждаюсь, я же не червивое яблочко. – Графиня Анжелика де Ришар положила мою правую ладошку на свою левую ягодицу – так королева возлагает меч на плечо посвящаемого в рыцари. – Чувствуете силу благородства в моих мышцах, добродетель?
Когда я могильную плиту ножкой сдвигала, то, возможно – исток моих стройных ног в настоящее время, достояние роскошного вокзала.
Плита поддалась уговорам моей ноги, и я возрадовалась, потому что растяжка получилась и тренировка – на сто баллов по шкале Ромео.
Без страха и стеснения я осторожно вошла в лаз – не испачкала бы кокетливое бальное платьице, прелестные, ах, у меня розовые панталончики с оборочками, кружавчиками; башмачки – беленьки, с зелеными камешками под изумруд.
В усыпальнице, возле стеллажа с каменными гробами обнаружился чудесный древний столик, и он вызвал во мне неописуемый восторг, будто я заснула в своей кроватке, а проснулась на Луне.
Возле столика – сундуки, а в них – золотые монеты – не счесть, всё золото Мира в наш фамильный склеп внесли!
Пот струями хлестал по моему разгоряченному телу, а до урока оставалось немного времени — кукушка в часах на руке откуковала своё и умерла на час.
Я задумалась, присела на гроб – нравственно ли мне взять горстку золотых монет себе на потребу, или я для порядка отхлестаю себя по щекам и выпью яд – так поступают благородные девицы, которые полагают, что потеряли мораль в разговоре с собой.