Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья
Шрифт:
Оперативник на мгновение даже перестал жевать кончик своей сигары.
— То есть вы, товарищ Алексей Хренов, скромный человек? Рисовать не хотите?
Лёха пожал плечами.
— Да можно и нарисовать, наверное, но как-то не патриотично получается, кресты на республиканских самолётах малевать, — задумчиво добавил он, вновь ввергая разведчика в лёгкий ступор.
Белкин застыл, рассматривая Лёху, словно перед ним сидело нечто, нарушающее все возможные законы логики и здравого смысла, не сразу сообразив, что ему только что
Он медленно потянулся к коробке с сигарами.
— Хотите? — протянул он коробку своему визави.
Лёха отрицательно помотал головой.
Наум Маркович извлёк ещё одну сигару, неторопливо раскурил её и только после этого, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, переспросил:
— С Кузнецовым? С Николаем Герасимовичем? Главным военно-морским советником? — он даже чуть подался вперёд, глядя на Лёху с неожиданным интересом.
— Ага, он у меня стрелком летал, — будничным тоном подтвердил Лёха, как ни в чём не бывало.
Белкин поднял брови и на мгновение остался недвижим, будто переваривая услышанное. А потом откинулся на спинку стула, выпустил тонкую струйку дыма и с лёгким смешком произнёс:
— Ну, Алексей Максимович, вы человек талантливый. Одного из лучших военных советников — и стрелком. Такого в отчёте не сразу опишешь…
Лёха лишь пожал плечами, совершенно невозмутимо:
— А что, нормальный стрелок вышел. Попал ведь в «Юнкерс» первой очередью! — впервые улыбнулся наш товарищ, — Не то что Смушкевич! Тот вообще никуда не попал, хотя всё ленту извёл!
Белкин машинально снова пыхнул сигарой, покачал головой.
— Попал, значит… Смушкевич, Кузнецов! — повторил он, будто проверяя, как эти слова звучат на языке. — Да, не зря Саша Орлов так хотел с вами пообщаться, жаль он в Барселоне застрял намертво.
Затем Наум Маркович стёр напряжённую складку со лба и добавил, уже явно пытаясь сделать разговор официальным:
— Ладно, Алексей, вот вам бланк. Напишите это всё, как положено — про воздушный бой, про таран, про угон немецкого самолёта… Можно своими словами.
— Это как ещё «положено»? — подозрительно прищурился Лёха.
— Ну давайте без… этих художественных вольностей, — хмыкнул Белкин, протягивая бумагу. — Без этих ваших «кос» и «топоров».
Лёха уставился на него, явно не понимая, при чём тут вообще топоры.
— Каких ещё топоров? — искренне удивился он. — Я только косой размахивал!
Белкин дернулся, едва не выронив сигару, сделал судорожный вдох и крепко сжал губы, явно стараясь сохранить хоть какую-то серьёзность. Его плечи едва заметно подрагивали, но он мужественно удерживал выражение сосредоточенности на лице, прикрывая рот рукой.
— Это я к слову… — сказал он, улыбаясь. — Хотя, кто вас, таких лётчиков, знает…
Лёха вздохнул, взял бланк, крутанул в пальцах карандаш и задумался.
— А ничего, если я напишу вместо «угнал» — напишу «экспроприировал для нужд республики»? — ушлый попаданец
Начало июня 1937 года. Небо в районе Мадрида.
Уже на подлёте к линии фронта Лёха решил, что пора немного сориентироваться, и пустил свой самолётик в набор высоты, подняв его на полтора километра. Он вглядывался в горизонт, пытаясь отыскать знакомые ориентиры — где-то впереди должна была быть линия фронта, а за ней — свои. Но когда взгляд случайно скользнул вниз, он осознал, что всё ещё летит в немецком мундире, да ещё и в мышино-серой пилотке.
— Хренов! Ты прямо нарываешься на удаление явно жмущих тебе челюсть зубов! — произнёс Лёха вслух, осознавая всю глубину грядущих неприятностей. — тут до керамических имплантов ещё дожить надо!
Если так сесть у республиканцев, в лучшем случае расстреляют на месте как диверсанта, а в худшем… про худые концы Лёхино сознание отказалось фантазировать… Вот уж точно разбираться, что помятый лётчик на фашистском самолёте, да ещё и в ненавистной немецкой лётной форме, на самом деле свой никто не будет.
Скорчившись, Лёха начал бороться с трофейным кителем, стараясь не выпускать из рук штурвал. Процесс оказался не из простых. Одной рукой он тянул ткань с плеча, другой пытался не бросать ручку управления, расстегнуть пуговицы, при этом локтем толкая мундир назад. Самолёт сразу начал болтаться в воздухе, то дёргаясь вверх, то клюя носом, выписывая фигуры, явно не предусмотренные конструкцией. Он зажил отдельной от пилота жизнью, тут же начал плавать, и по высоте, и по направлению, то клевать носом, мотаться вправо — влево, будто выписывая безумный танец в небе.
Лёха случайно зацепился рукавом за рычаг двери и повис, застряв почти как Винни-Пух в норе у Кролика — ни взад ни в перёд.
Самолётик вздрогнул, заложил зверский и очень неуклюжий вираж. Лёха сглотнул от страха.
— Обос@аться не жить!! — взорвался он и снова вцепляясь в ручку управления, чтобы хоть как-то выровнять машину.
Но тут реальность парализовала его… Снизу стремительно вынырнули три зелёных тупорылых самолёта и прошлись рядом длинными огненными очередями буквально в паре метров от самолётика нашего несравненного попаданца… Советский пилот застыл на секунду, чтобы перевести дух, пока его сердце, провалившись, делало кульбит где-то в районе ректальной системы…
— Вот же уродцы… — только и выдавил он, а затем резко дёрнулся, наконец-то вылезая из кителя.
Китель, шурша, отправился в дальний угол кабины, но Лёха, взглянув вниз, понял, что дело ещё не закончено. Немецкие штаны! Такие же серо-мышиные, как и мундир. Он, закусив губу, начал стягивать их, при этом опасливо оглядываясь по сторонам, пытаясь высмотреть, куда усвистали республиканские «ишаки».
И понял, что прямо сейчас его могут отправить в мир иной без всяких разбирательств.