Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья
Шрифт:
Франкисты возились вокруг своих машин, серые пятна заляпанных комбинезонов мелькали между самолётами. Но больше всего Лёху интересовали те, кто стоял чуть поодаль — немецкие «мессершмитты». Они выглядели чужеродно, словно пришельцы из другой войны.
Чистенькие, гладкие, серо-стальные, с чёрными кругами на фюзеляже. Рядом с кругом была намалёвана такая же чёрная шляпа-цилиндр, наклонённая на бок, словно в издевательском поклоне. Новенькие. Настоящие хищники.
Первый «мессер» дал газ, выплюнул дымный выхлоп, завертелись
За ним, как по команде, ожили и другие. Лёха смотрел, как один за другим они покидают землю, разгоняясь, плавно приподнимая носы, исчезая в утреннем тумане. Сердце колотилось, пальцы сжались в кулаки. Они уходили. Уходили безнаказанно. Никто им не мешал.
Всё внутри закипело, волной захлестнула злость, бессильная, отчаянная. Он не думал, просто резко вскочил, схватил свою литовку, которую зачем то таскал с собой, и, размахивая ей над головой, срывая голос, заорал в сторону взлетающих «мессеров»:
— Суки! Пида***сы проклятые! Чтоб вы грохнулись, мрази!
Ведущий «мессер» второй пары только что оторвался от полосы, его тень скользнула по земле, и в этот момент солнце, наконец, вырвалось из-за туч. Лёха стоял на фоне золотисто-алого рассвета, размахивая над головой блестящим лезвием косы, кроваво сверкавшим в первых лучах солнца. В этом зрелище было что-то неестественное, что-то дикое.
Встающее солнце позади него превратило его фигуру в мрачный и зловещий силуэт на фоне ало-золотого рассвета. Сверкающее лезвие косы отражало солнечные лучи, разбрасывая ослепительные всполохи, словно это была сама смерть, пришедшая по души немецких пилотов.
— А чего это ведущий так странно дёрнулся? — подумал Лёха, замечая, как первый «мессер» вдруг начал вести себя необычно.
Истребитель качнул крыльями, заложил резкий вираж, словно пилота вдруг что-то ослепило, затем резко перевернулся через крыло, кувыркнулся в воздухе, со страшным грохотом вонзился в землю где-то за покрытыми лесом сопками.
Над лесом в районе падения вспухло чёрное облако дыма.
— Ура! — завопил Лёха, потрясая своей косой вслед ведомому разбившегося самолёта. — Так вам, суки фашистские!
Он подпрыгивал, размахивая литовкой, как знаменем над головой, и грозно потряс ей в воздухе, адресуя этот жест ведомому, который, очевидно, ещё не понял, что его командир навсегда закончил полёты.
— Боишься? Боишься, гад? — продолжал злорадно орать Лёха, грозя оружием пролетевшему мимо «мессеру».
Его радость была неподдельной. Наконец-то хоть какая-то справедливость! Правда, что именно стало причиной внезапного падения немца — то ли неисправность, то ли нервный срыв, то ли нелепое совпадение, — ему было глубоко плевать. Главное — одним гадом меньше!
Он огляделся. Прыгать на
— Ну, хрен с ним. В статистику побед мне это, конечно, не запишут, но, как говорил товарищ Раскольников, Родион Романович, зарубив старушку-процентщицу за десять копеек: «Не скажите, а десять бабушек — уже рубль!»
Начало июня 1937 года. Немецкая столовая аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
Насколько же был бы удивлён Лёха, если бы услышал разговоры немецких лётчиков в столовой аэродрома тем же вечером.
— Нет, вы видели?! — нервно воскликнул ведомый, чудом переживший утренний вылет. — Она прям над камнями парила! Старуха с косой! Метров пять в высоту!
За столом воцарилась тишина. Кто-то отложил вилку, кто-то замер с кружкой шнапса в руке, напряжённо слушая рассказ.
— И коса сверкает так над головой! Вжиик! — он сделал руками резкий жест, изображая рубящее движение. — Вся чёрная, в капюшоне, и так машет!
— И что потом? — осторожно спросил один из пилотов, явно пытаясь сохранить скептицизм, но голос у него дрогнул.
— А потом?! — голос ведомого сорвался на крик, он резко дёрнул плечами, втянул голову в плечи, будто ему снова пришлось пережить тот момент. — Пришёл черёд Вилли. Она ему — Вжиик! — и прямо самолёт перерубила пополам! Он качнулся, вильнул, и раз — через крыло, и со взлёта прямо в землю!
Он выдохнул.
Комната замерла. Кто-то закашлялся, кто-то судорожно сделал глоток шнапса.
— Ты… Ты хочешь сказать, что это… она…за нами? — неуверенно произнёс один из лётчиков, наконец-то осознав сказанное.
Ведомый лишь нервно сглотнул, глядя в пустоту, как будто старуха с косой могла появиться снова.
Начало июня 1937 года. Отхожие места аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
Минут двадцать спустя, устав маршировать и отчаявшись найти попутный транспорт хоть каким-то способом, Лёха вылез из придорожных кустов, размахивая косой, и попытался остановить единственное средство передвижения в пределах видимости — понурую лошадёнку, тянущую большую, потрёпанную временем бочку самого затрапезного вида.
Возница, одетый в лохмотья, ссутулился на козлах, лениво покуривая. Но стоило ему поднять глаза и увидеть вынырнувшую из кустов фигуру в чёрном плаще с капюшоном, с огромной сверкающей косой над головой, как его реакция оказалась молниеносной.
Он взвизгнул, истошно заорал, словно его резали, слетел с козел, и, не разбирая дороги, бросился наутёк с завидной скоростью…
— Санта Мария! Мадре де Диос! — истошно заорал он, выкрикивая что-то нечленораздельное на своём диалекте.
Лёха даже не успел рта открыть, как мужик уже исчез за поворотом, поднимая облако пыли.