Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья
Шрифт:
— Подох что ли, фашистский засранец! Ну вот, вредитель, всю малину мне испортил! Как теперь доставку своей тушки в Мадрид организовывать. Эх! Вот не вовремя я про акулу вспомнил… Как будто сам дерьма наелся…
Быстро и без лишних сантиментов обшмонав немца, он стащил с него слегка помятую форму. Грубая серая ткань отдавала потом и табаком, но выбора попривередничать у Лёхи не было. Нацепить её поверх своего потёртого лётного комбинезона оказалось делом нехитрым — и уже через пару минут он вертелся на месте, оценивая результат.
— Прэлэсно! Сойдёт за чистокровного
Немец оказался покрупнее, но, странное дело, поверх его комбинезона форма сидела почти идеально, словно была пошита на заказ. В темпе вальса Лёха застегнул пуговицы, подтянул ремень и с сожалением решил, что с испанским плащом с капюшоном пора прощаться.
— Прощай, мой старый друг, ты сделал всё, что мог. — Он бросил его в кусты, мысленно пожелав удачи следующему хозяину.
Оставалась одна проблема — без сознания валявшийся в кустах немец. Длинный порез от косы шёл от горла до самого уха и потихоньку сочился кровью. Может жить он будет, но вряд ли хорошо и долго. Главное, что бы скоро не очухался.
Лёха задумчиво поднял свою литовку. В голове мелькнула мысль:
— Может, его того? Закончить дело? — Он даже уже занёс косу, но в середине замаха рука ослабла, и он опустил оружие.
— Одно дело — сбить в воздухе или бомбы там им на голову вывалить, — сказал он себе под нос, размышляя над этической стороной проблемы. — Даже пристрелить в бою это норм. А так… отрезать башку как барану… Блевать потом будешь сутками… Да ну его к чёрту.
С досадой плюнув, Лёха выдал немцу смачного пинка в толстую задницу. Бюргер даже не пискнул.
— Ну и валяйся тут, блин, «мессершмитт» недоделанный… — пробурчал Лёха, стряхивая с ладоней пыль.
Нахлобучив слегка помятую пилотку немецкого фасона, он ещё раз проверил форму в отражении мутной лужи. Выглядел почти как свой, разве что глаза уж больно не арийские.
— Такими темпами я до Мадрида и до морковкиного заговенья не доберусь. Главное — молчать и кивать, — решил он и, расправив плечи, уверенно двинулся к аэродрому, полон решимости угнать попутное транспортное средство.
Начало июня 1937 года. Летное поле аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
— Всегда говорил, наш девиз — Слабоумие и Отвага, — сказал он себе под нос, прикрыв глаза рукой, как козырьком, разглядывая поле аэродрома.
Обозрев раскинувшееся перед ним лётное поле, залитое утренним солнцем, он задумался. Уверенности оно с первого взгляда не внушало. Вдалеке, на противоположном краю лётного поля, ровным строем стояли четыре массивных трёхмоторных «Юнкерса», в серо-пёстрой окраске. Вокруг выстроившихся самолётов суетилось прилично народа, подвешивая бомбы и что то проверяя.
Рядом с ними, чуть ближе к нему, словно стайка хищников, выстроились «мессершмитты» — узкие, юркие, стремительные. Вокруг истребителей тоже сновали механики. Был виден открытый капот и торчащий оттуда зад техника одного самолёта, на другом самолете возились с пулемётными лентами, куда
Но Лёха не собирался соваться туда, где кипела работа. Он окинул взглядом аэродром ещё раз — и заметил стоящий в стороне, одинокий маленький самолётик с верхним крылом и смешными длинными ногами.
Рядом с ним, открыв капоты, копался такой же одинокий механик, неторопливо осматривая мотор.
«Шторьх» — немецкий связной самолётик, вяло выдала определение его память, докопавшись до нужных файлов в голове. Маленький, лёгкий, медленный, но зато можно взлететь с садовой дорожки.
Лёха ни секунды не колебался. Его ноги сами направились в сторону будущего трофея.
Проходя метрах в ста от курилки у столовой, он заметил несколько немцев, стоявших с сигаретами в зубах. Они лениво посмотрели на него.
Не долго думая и не меняя шага, Лёха, с невозмутимым видом помахал им рукой:
— Хэллоу! Братаны! Или как там Гутен таг, камрады! Что б вам на прос@алось! — состроил самую жизнерадостную улыбку им наш полиглот.
Немцы переглянулись, потом один из них пожал плечами и лениво махнул рукой в ответ, остальные продолжили неторопливо курить.
Начало июня 1937 года. Курилка аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
В курилке, пропитанной табачным дымом и негромким немецким смехом, один из лётчиков, лениво держа сигарету двумя пальцами, бросил в сторону собравшейся компании:
— Гляньте, вон Курт из сортира выполз. Блевал, наверное, как всегда. Выглядит как мятое дерьмо из ослиной задницы, но хоть бы хны.
Он мотнул головой в сторону Лёхи, который в немецкой форме уверенно шагал по лётному полю аэродрома.
— У нас потери, старина Вилли разбился сегодня утром, а этого толстого нахала представили к кресту непонятно за какие подвиги! Хотя, с его-то дядей в командовании Легиона, он может хоть на унитазе летать вокруг — всё равно медаль дадут.
— Ага, вот это здоровье! — поддержал другой пилот, с завистью выпуская колечко дыма. — Вы только подумайте, вчера в кабаке они нажрались с Гансом и Карлом в полное дерьмо этим местным испанским шнапсом из жмыха. Потом заставляли танцевать голых официанток на столе, поили и поливали их шампанским и засовывали им купюры в задницы! Ганс свалился под стол и уснул, Карла блевал в кустах за столовой, а Курт утащил в номер ту полуголую певичку, помните, которая там выступала? Чёрная такая, с большими сиськами и толстой ж@пой.
— Ну и? — лениво протянул кто-то из компании.
— А то! Полночи долбил кроватью в стену, а теперь — глядите! — Он махнул рукой в сторону взлётной полосы, где «новенький Курт», развернувшись к ним спиной, в развалочку не торопясь шёл к такому же новенькому «Шторьху».
— Летает на своей помеси швейной машинки с цирковым вагоном в тылу и ещё нам рукой машет! — с явным раздражением выплюнул слова пилот. — Шайзекопф!
Компания дружно засмеялась, но в воздухе повисла густая и тяжёлая зависть. В глазах настоящих пилотов «мессершмиттов» поведение «нового Курта» выглядело вызывающе.