Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья
Шрифт:
— Вот же засада, подъехал чуток называется… — протянул Лёха, приближаясь к стоящему смирно транспортному средству.
Лёха подошёл к повозке, задумчиво понюхал воздух и скривился. Его ноздри затрепетали, уловив знакомый аромат солдатского сортира.
— Я смотрю, у тебя Хренов офигительный карьерный рост намечается!
Перед ним стояла гордость местных ассенизаторов.
Осмотревшись вокруг, он убедился, что никаких других транспортных средств в пределах видимости не наблюдается. Вздохнув, он смирился с судьбой, взгромоздился на повозку и дёрнул поводья. Лошадка обречённо
Монотонное движение, пропитанный специфическим ароматом воздух, неспешный перестук копыт… Через пятнадцать минут дороги Лёха принюхался и его начало клонить в сон. Он не заметил, как задремал, покачиваясь в такт неспешной поступи понурой лошаденки.
Тем временем лошадка, привычно зная маршрут, добралась до полосатого шлагбаума у въезда на аэродром.
Часовые, увидев приближающуюся повозку, равнодушно зевнули.
— О Марио, смотри!… — выдавил один из них, зажимая нос рукой. — Опять этот засранец на своей доходяге!
Запах, волнами расходившийся от бочки, наполнял пространство вокруг. Один из часовых скривился, второй отступил на шаг назад,
— Открывай быстрее, пока мы тут не задохнулись! Или ты сам хочешь чистить эти нужники! — заорал капрал на первого из караульных.
Тот, что был постарше, схватился за голову и, замахав руками и торопливо поднял шлагбаум.
— Проезжай, кусок ослиного дерьма, только быстрее, чтоб мы тебя больше не видели! — донёсся приглушённый голос одного из них.
Лошадка с обречённым видом прошествовала на территорию аэродрома, таща за собой пахучий груз и его случайного всадника.
«Росинант» не сомневаясь потопал к деревянным сортирам, стоявшим на самом краю аэродрома, у небольшой рощицы. Лошадёнка, явно привыкшая к своему унылому маршруту, лениво махала хвостом, не требуя никаких дополнительных указаний. Повозка мерно покачивалась на ухабах, ароматное содержимое выдавало очередную порцию миазмов при каждом толчке.
Остановив транспорт, Лёха вздохнул, поморщился от вони и спрыгнул на землю. Он по привычке огляделся, убедился, что никто не смотрит, и потянулся за своей косой.
Товарищ с высшим техническим образованием в прошлой жизни, провёл ладонью по лицу в попытке отогнать въевшийся запах. Уставший, голодный и замёрзший, он понял, что на сложные планы и хитроумные схемы у него просто нет сил.
Его идея, как обычно, отличалась своей простотой и нахальством.
— Слабоумие и отвага, — тихо подбодрил он сам себя, устраиваясь на привале за стеной сортирного домика.
Минут через пять на тропинке, ведущей к сортиру, показался упитанный немецкий лётчик в серой форме. Он посвистывал что-то весёлое, покручивая в пальцах ремень, и шагал с таким расслабленным видом, будто не на войне был, а в отпуске в каком-нибудь Баден-Бадене. Фриц явно не торопился на службу, а наслаждается бытовыми «удобствами». Лёха, затаившись за стеной деревянного домика, злобно усмехнулся.
«Вот же буржуй… Вонючий оккупант идёт облегчить свою фашистскую сущность. Сейчас мы тебе „зиг хайль“ организуем…»
Лёха, не к месту вспомнил анекдот про акулу, которая
Шум изнутри ясно показал, что немец не собирался торопиться.
Внутри раздавались характерные взрывы и трещание, тяжёлые вздохи и отвратительно громкие звуки немецкой жизнедеятельности, щедро сдобренные невыносимой вонью. Лёха, изо всех сил стараясь дышать через рот, постепенно дошёл до полного помутнения рассудка, переходящее в ярость.
— Да чтоб тебя, фашистская жопа… — прошипел он, зажимая нос.
Прошло несколько мучительных минут. Немец явно не торопился. Время от времени он громко сопел, перелистывая что-то шуршащее — может, газету, а может, просто подтирался местной прессой. Лёха заскрипел зубами.
— Ну ты там контрольный доклад в Берлин пишешь, что ли? — сдавленно выдавил он.
Когда дверь наконец распахнулась, на пороге появился красномордый, довольный жизнью бюргер. Ремень болтался у него на шее, лицо выражало абсолютное блаженство, а в глазах читалась ленивая расслабленность человека, который только что сбросил не только физический, но и моральный груз.
И тут Лёху накрыла красная пелена.
Всё — холод, дождь, голод, изматывающая дорога, зловонные пары, витавшие в воздухе, — всё это вспыхнуло в нём яростью.
Он рванул немца на себя, впечатал его башкой в дверной косяк и приставив к горлу остро отточенную косу, прохрипел, выталкивая слова из пересохшего горла:
— Во ист дайне аусвайс, ферфлюхте швайн?!
Фраза вырвалась сама собой, будто её всю жизнь ждали в этом месте. Наверное, никто, включая самого Лёху, не смог бы объяснить, какого хрена он цитирует «Бравого солдата Швейка». Стоит признать, что Лёха когда-то целый год учил немецкий в техническом вузе, но все его познания ограничивались шедевром «Цвай грёссер бир унд айн кляйне бир».
Тем не менее, оказалось, немец был хорошо знаком с этим литературным шедевром и совершенно восхитился актёрской работой.
— О майн Гот… — простонал он от волнения, глаза его закатились, и фашистский авиатор с тихим шлепком сполз вниз по двери, прямо на наточенное остриё косы.
Лёха моргнул.
— Ну ты, фашистская какашка, подохнуть решил мне назло?!
Он недоверчиво толкнул немца носком ботинка. Тот издал странный булькающий звук, но не пошевелился.
— Вот это я, конечно, выдал… — пробормотал Лёха, наклоняясь к поверженному в сортиной схватке «воину Рейха».
Глава 15
Гут, Вольдемар, гут!
Начало июня 1937 года. Отхожие места аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
Отбросив косу, Лёха деловито схватил бюргера за ноги и, пока никто не заметил, споро оттащил его за будочки в густые испанские кусты. Немец, словно мешок с картошкой, плюхнулся в траву, не издав ни стона, ни звука.
Лёха секунду постоял, тяжело дыша, потом вытер пот с лица и задумчиво пробормотал себе под нос: