Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая
Шрифт:
— Ну, как раз под твою ласточку эту штуковину и подвесим, — посмеялся Константин Сергеевич, кивнув на гору ящиков с торпедами, будто они были чем-то вроде подарков на день рождения.
— Константин Сергеевич, коль мы моторы меняем, давайте поставим трех-лопастные винты, они как раз с таких же моторов «Протезовских» и сняты! — Лёха решил ковать железо, пока горячо, — у меня пара в ангаре приготовлена, вас дожидаются!
Алексеев задумался, потом улыбнулся и махнул рукой, разрешая:
— Ну и жучила ты, Хренов! Делай, пришлю тебе кого то из мотористов. Оформим и проведём как
* * *
Пользуясь суматохой, Кузьмич тут же исчез, на ходу пробурчав что-то вроде:
— Я в порт. Разжиться картами. И да! Лёша! Эту хрень если подвесить, топлива можно вообще не заливать! Взлетим и прям в Картахене в порт и сбросим! Утопим сразу всех шутников, кто эту дрянь прислал!
Лёха решил, что лучше не спрашивать Кузьмича, куда он намылился, и что за карты, он тоже уточнять не стал, но, зная Кузьмича, не исключал, карты окажутся игральными.
* * *
Оставшись с очкастым специалистом по торпедам и припаханным на подхват Алибабаичем, Лёха принялся распаковывать загадочные изделия советской промышленности.
Когда из ящика наконец извлекли первую торпеду, Лёха невольно присвистнул. На табличке значилось: «Торпеда авиационная. Завод №175 Народного Комиссариата судостроительной промышленности, г. Большой Токмак, Запорожская область, Украинская ССР».
Лёха долго изучал изделие, а потом не удержался:
— Это как же надо умудриться так испоганить вполне приличную итальянскую торпеду? — пробормотал он, проводя пальцем по сварным швам, которые напоминали следы, оставленные медведем на коре.
— Там же до Бердянска всего сто километров! — возмутился он, глядя на конструкцию, которая, кажется, протестовала против самой идеи быть сброшенной с самолёта. — Эти люди моря вообще никогда не видели, что ли?!
Очкастый инженер поджал губы, явно оскорблённый за свежеспижженную разработку и за всю отечественную промышленность, но промолчал. Алибабаич хмыкнул и, с философским видом протирая тряпкой очередную железяку, заметил:
— Нет, командир, зачем море! Ахули! Море командировка можно! Гостиница жить можно, кушать много можно! Бесплатно! Понимаешь! Туда-сюда, ездить можно! Нет! Очень умный люди эта торпеда делать! — наивно выдал сокровенную советскую правду сын туркменского народа.
Глава 41
НАСТАМНЕТ
Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.
Утром следующего дня в ангар, полный металлических звуков и спорящих голосов, зашёл Лёхин непосредственный начальник и приятель, командир звена Николай Остряков. Его привлекло происходящее, три массивные пятиметровые торпеды, поставленные на козлы, выглядели так, будто их пытались разобрать на запчасти. Вокруг них переругиваясь суетились два человека — оба помятые и взъерошенные и, судя по их спору, пребывающие в состоянии фанатичного энтузиазма. Один из них был Лёха, которого Острков узнал сразу.
Он
Когда Лёха наконец заметил Острякова, он, как ни в чём не бывало, заулыбался, вытер руки об штаны и подошёл:
— О, Николай Алексеевич, а мы тут как раз наукой занимаемся!
Остряков затушил папиросу о ту самую железяку, на которой сидел, поинтересовался Лёхиными успехами и под конец беседы спокойно спросил:
— А сколько взрывчатки в этих штуках? Хватит крейсер утопить?
Лёха, привычно похлопав по металлу под рукой, кивнул с довольной улыбкой:
— Двести семьдесят кило. Хватит, чтобы утопить не только линкор, но и настроение у франкистов поднять как следует!
Остряков оглядел цилиндр, на котором сидел, подозрительно нахмурился и, снова слегка недоверчиво хлопнув по нему рукой, уточнил:
— А это что такое?
Лёха удивлённо посмотрел на него, как на студента, не знающего какого цвета учебник по предмету:
— Как что? Это и есть боевая часть. Взрывчатка! Тринитротолуол наверное.
Острякова подбросило так, будто под ним взорвалась пружина. Он отскочил на добрые пять метров и, глядя на Лёху, выдал с обидой:
— Дебилы великовозрастные! Вы хоть понимаете, что я только что на взрывчатке сидел?
Лёха только пожал плечами и опять удивился:
— Ну, так ты сам на неё сел! Ещё и курил в неположенном месте!
Остряков бросил на него уничтожающий взгляд и добавил:
— Правильно тебя Кузнецов боится! Ты ж не лётчик, Хренов! Ты ходячая угроза безопасности!
— Да ладно, не боись! Она без взрывателя, — заржал Лёха, в своей привычной манере.
Проводив Острякова до самолёта, Лёха вернулся в ангар и, разглядывая плоды их работы, пытался понять, что делать дальше с этой громоздкой штуковиной.
Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.
Советское изделие поражало своим качеством и не в лучшем смысле. Всюду, куда дотянулись мозолистые руки трудового народа, хотелось либо смеяться, либо плакать. Видя результаты этого труда, Лёха непроизвольно вспомнил свою старую шутку: «У вас красивые дети, но всё, что вы делаете руками, — это ужасно». В этот раз шутка как нельзя лучше подходила к действительности.
Честно говоря, им повезло, что прислали только опытные образы на которых часть деталей парогазового мотора была честно спёрта и переставлена с оригинальной итальянской сборки. Конечно, Лёха и итальянских инженеров не особо боготворил, но тут качество изготовления и сборки было явно на уровне. Ни забитых молотком винтов, ни варварской подгонки деталей, как это порой встречалось в советских изделиях. Конечно, некоторые узлы всё равно требовали подгонки, а кое-что даже замены, но по сравнению с советскими доработками это был почти образец промышленного искусства.