Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая

Хренов Алексей

Только через полтора часа напряжённого полёта Кузьмич, наконец, дал команду на снижение.

Пробившись сквозь ставшими редкими облака, Лёха увидел под собой поросшие лесом склоны холмов. Чуть дальше, сверкая на солнце, приветливо блеснул океан. Ещё несколько минут — и впереди открылась уютная бухта и за ней плоская долина с полями, дорогой, домиками и ровным аэродромным полем.

Лёха стал плавно снижаться и выпустил шасси.

— Ну что Лёша! Вышли на аэродром, как трамвай по маршруту! — влез видно нервничавший и от этого ставший разговорчивым

Кузьмич, — взлететь то с торпедой каждый дур… морской лётчик может! Ты когда будешь на посадку заходить, не забудь, про эту елду между ног! Смотри, что бы нос не клюнул и хвост опускай в самый последний…

— Кузьмич! Иди в кишку! — коротко перебил его Лёха, не отвлекаясь от управления.

— В какую кишку? — удивился разговорчивый штурман.

— В прямую! Кузьмич! В прямую! — уточнил направление его движения вежливый командир.

Он прошёл над полосой, разглядывая её особенности, сделал круг и стал строить заход на посадку.

Выровняв самолёт над самым началом полосы, Лёха почти нежно убрал газ и самолёт буквально завис над полосой, планируя и снижаясь. Колёса коснулись полосы, слегка подпрыгнули и наконец приняли вес тяжело нагруженного самолёта с торпедой между шасси. Лёха ювелирно отработал штурвалом, заставляя не опускаться хвостовое колесо, сколько возможно. Потом выпустил щитки и мягко опустил хвост. Самолёт медленно покатился на трёх опорах… Лёха выдохнул и вытер струящийся из под шлемофона пот. Оказывается, он успел вспотеть насквозь за эти пять минут посадки.

— Кузьмич! Разговорчивый ты наш, вылезай из своей берлоги и показывай, куда рулить! — весело приказал Лёха.

Пара бомбардировщиков, вылетевшая раньше, уже была надёжно укрыта под маскировочными сетками, что приятно удивило — от беспечных испанцев такого подхода Лёха не ожидал.

Вечером в честь прибытия звена бомбардировщиков, испанцы устроили праздник с музыкой и вином. Радость от поддержки республиканского правительства, приславшего аж три самолёта для помощи в прорыве морской блокады франкистов, буквально лилась рекой.

Вторая половина апреля 1937 года. Аэродром Ла-Альберисия, пригород Сантандера.

Наутро, после проверки связи и согласовав порядок действий, самолёты Острякова и Николаева отправились в небо на поиск противника — целью их полёта было найти корабли мятежников. Каждому борт подвесили по четыре стокилограммовые бомбы, а Лёха, с торпедой, приведённой в полную боевую готовность, остался на аэродроме. Самолёт стоял под жарким солнцем, словно затаившийся хищник, готовый в любой момент сорваться в погоню.

Однако, как бы Остряков и Николаев ни старались, в этот день корабли мятежников так и не были обнаружены. К концу дня облака над морем затянули горизонт, и разведка, хоть и старательная, не принесла никаких результатов.

Лёха, оставшись в ожидании, решил не терять время зря. Он уютно устроился под крылом своего самолёта, прикрыв лицо шлемофоном, и попытался компенсировать накопившийся за последние дни недосып.

Кузьмич,

проходя мимо с привычной насмешливой улыбкой, не упустил момента подшутить:

— Ну ты прямо пожарный на дежурстве! Только багра и огнетушителя не хватает.

Лёха даже не подняв головы, лениво бросив в ответ:

— Если пожар начнётся, выноси меня первым! Я хотя бы выспавшийся его встречу.

И вновь натянул шлемофон пониже, проваливаясь в заслуженный сон.

* * *

На следующий день ситуация снова повторилась, но в этот раз на разведку отправился только один самолёт, оборудованный радиостанцией. Примерно через полтора часа радист Острякова вышел на связь. Его голос, искажённый помехами, звучал хрипло:

— Видим эсминец мятежников. Координаты: квадрат 36–52, по улитке 8. Повторяю. Атакуем, — связь прервалась, и через пару минут он дополнил: — Бомбы сбросили. Топлива в обрез. Развернулись на базу.

Кузьмич быстро закончил расчеты и повернулся к Лёхе:

— Лёша, прямо на пределе дальности. Бензина то у нас по половине баков залито, чуть больше может.

У самолета Николаева техники копались в одном из двигателей и давали минимум часа три до готовности.

Конец апреля 1937 года. Море в районе Сантандера.

Лёха хмыкнул, взвешивая все «за» и «против», но отступать не стал. Тут же на борту пошёл отсчёт запуска, двигатели заработали, самолёт завибрировал, и через десять минут их тяжело гружёная «Катюшка» переваливаясь на неровностях покатилась по взлётной полосе. Набрав скорость и приподнявшись над землёй, она, тяжело оторвалась от аэродрома и взлетела, таща торпеду прямо в открытое море, к указанному товарищами квадрату.

Самолёт упорно двигался к цели. Где-то там, за горизонтом, была их возможность ударить по мятежникам и, возможно, повернуть ход событий, пусть и на один маленький градус.

Спустя двадцать пять минут полёта, которые показались экипажу вечностью, самолёт достиг указанного квадрата. Лёха начал осторожно закладывать спираль, постепенно увеличивая радиус в надежде обнаружить цель. В кабине повисло напряжение: каждый взгляд, каждая команда через внутреннюю связь были нацелены только на одно — найти эсминец.

Десять долгих минут ничего не происходило. Ветер свистел за кабиной, море расстилалось до самого горизонта, и только монотонный гул двигателей нарушал эту навязчивую тишину.

— Вижу дым по курсу, влево тридцать! — вдруг оживился Кузьмич, высматривая горизонт через бинокль.

Лёха тут же опустил нос самолёта в указанном направлении и начал преследование. Двигатели завыли чуть громче, словно и они почувствовали азарт охоты.

На горизонте показался эсминец, шедший ходом примерно в пятнадцать узлов. Его корпус рассекал волны, оставляя за собой красивый длинный пенный след. Четыре тонкие трубы поднимались над палубой, и корабль напоминал старые российские «Новики».