Моя панацея
Шрифт:
Его лицо становится жёстче, на нём проступают такие эмоции, от которых мороз по коже: злость, ненависть, но самое сильное — это отвращение.
— Только такой суке верить нельзя. И ещё, она наркоманка, — отрывисто, а я испуганно икаю.
— Мне она показалась немного странной, но не думала, что в этом дело.
Мне холодно и жарко одновременно, кровь приливает к лицу, а пальцы мёрзнут. Растираю ладони, думаю. Есть уже не хочется, ничего уже не хочется.
— Максим, а что если… а что если она сделает что-то Ярику? Что если сунется к нему, как мать сунется?
Взгляд Максима мрачнеет, а на шее вздуваются вены. Я буквально вижу, как его разрывает на части от этой перспективы. Ему больно, да и мне не легче, потому что слишком уж я вросла и в этого мальчика, и в его отца. Как-то незаметно вышло, а теперь и не распутаешься.
— Ты же не будешь её убивать? — озвучиваю догадку, от которой ещё страшнее делается. — Не будешь?
— Не буду, — вторит, хотя он сейчас так выглядит, что я бы не удивилась. Плохо он выглядит, злой очень. — Я, знаешь, очень много думал и это тревожный звонок. Но Ярик любит тебя, считает своей матерью. Так вышло и мы оба виноваты в этой лжи, но она ведь во благо. Меня из-за этого совесть ночами не мучает.
— Я тоже его люблю… — говорю очень искренне, потому что это чистая правда. И что-то во взгляде Максима меняется, он присаживается напротив и обхватывает мои колени руками. Гладит по ноге задумчиво, смотрит в глаза. — Максим, а что если… ты же тоже об этом думаешь?
— Выходи за меня замуж.
30. Максим
— Выходи за меня замуж.
Инга смотрит на меня так, словно я по лбу её тяжёлым молотом стукнул. Качает головой, сглатывает и усиленно трёт кончик носа, уверенно превращая его в спелую сливу. Тишина в комнате плотная и гнетущая, но я жду.
— Я понимаю, что это большая ответственность, и я приму любое твоё решение, просто… мне кажется, так будет правильно.
— Но… я ещё не разведена ведь. И вообще…
— Ну, с разводом твоим почти решённый вопрос, — взмахиваю рукой и поднимаюсь на ноги. Очень хочется курить. Не думал, что говорить обо всём этом с Ингой будет настолько трудно — в голове-то всё звучало распрекрасно.
В кармане пиджака находится пачка, зажигалка, и я, поставив окно на проветривание, делаю первую затяжку.
План созрел у меня быстро, и после консультации с личным юристом обрёл чёткие очертания. Пазл сложился, всё встало на свои места, но я забыл подумать об Инге и её реакциях. Чёрт, я даже кольца не купил, но почему-то кажется, что весь этот пафосный символизм — не самое главное. Не для Инги уж точно.
Я снова пру напролом, ломая на своём пути ветки, пробираюсь сквозь бурелом, не задумываясь о том, что могут подумать другие. Просто иду к цели, не выбирая окольных путей. Здесь и сейчас — мой девиз, но поломанная изнутри Инга может иметь свой взгляд на некоторые вещи.
Но мы ведь ни разу толком не обсуждали наши отношения. Есть факт: нам хорошо вместе. Есть данность: я ею одержим, а она всё сильнее открывается, становится увереннее в себе, спокойнее. Из глаз почти ушёл страх, и ночью она больше
Инга становится за моей спиной. Осторожно касается пальцами лопаток, гладит, и тёплое дыхание щекочет кожу. Она молчит, молчу и я, и даже мысли в голове сейчас становятся вязкими и липкими. Упираюсь лбом в прохладное стекло, и только в этот момент понимаю, насколько мне жарко.
Появление на горизонте Наташки выбило меня из колеи, но зато здорово поставило мозги на место и показало, чего действительно я хочу.
Тлеющий фильтр обжигает пальцы, я матерюсь про себя и тушу его в пустом контейнере. Достаю вторую сигарету, потому что так мне проще думать и формулировать свои слова.
— Тебя же мучает наша ложь, — привожу аргумент и снова затягиваюсь. Лёгкие наполняются дымом, но я практически не чувствую его вкуса, лишь терпкую горечь на языке. — Мы уже не отмотаем время назад, ничего не изменим. Но мой сын счастлив с тобой, и каждый день для него как праздник. Знаешь, что он мне сказал?
— Что? — тихим шелестом за спиной, а пальцы продолжают путешествие по моей спине, от чего у меня, чёрт возьми, мурашки. От каждого её прикосновения, с самого первого раза, меня во все стороны таращит, думать связно не могу.
— Что у него самая лучшая мама на свете, а ещё самая красивая и добрая. Ты заметила, что он даже ночами стал реже просыпаться? Успокоился.
Наверное, это похоже на шантаж, но я ни слова не придумал. Мой сын любит Ингу, он очаровался ею с первого взгляда и вряд ли когда-то разочаруется.
Инга всхлипывает и утыкается носом мне между лопаток, а я оборачиваюсь и обхватываю ладонями её лицо. Плачет, господи ты боже мой, а я себя чувствую беспомощным. Покажите мужика, который радуется бабским слезам.
— Ярик ребёнок, доверчивый и славный. Только я виноват в том, что он верил в сказку о внезапно появившейся на его пороге матери. Потому что был уверен: этого никогда не произойдёт, Наташа не переступит порог моего дома. Я просчитался, не думал, что когда-то она возникнет на горизонте, у неё нет на это никаких прав. И сейчас ей глубоко плевать на сына, на меня тем более. Ей на всё плевать, кроме своей наркоты.
— С ней совсем всё плохо? Совсем пропащая? Может быть, её полечить? Вдруг не всё потеряно? — Инга смотрит на меня сквозь мокрые ресницы, а я вытираю большими пальцами текущие по лицу крупные слёзы.
— Инга, в тебе такой огромный нерастраченный запас любви, — целую сначала один, потом второй уголок губ. — Ты лучшая женщина из всех, кого я знал, самая добрая и светлая. Если бы я мог выбрать Ярику мать, то это была бы ты.
— Почему?
— Потому что ты знаешь, что такое расти в нелюбви. Ты знаешь, как тяжело бывает, когда на ребёнка всем плевать. В этом мы с тобой похожи и это то, чего я под страхом собственной смерти не допустил бы для собственного сына. И ты не допустишь, потому что на себе прочувствовала все последствия. Ну и ко всему прочему, Ярик не сможет уже без тебя, ты в его душу запала.