Моя панацея
Шрифт:
Но в голосе лишь ошеломительная страсть, от которой я завожусь ещё сильнее.
— Я жестокий, но я говорю правду. Ты моя женщина, и больше мне никто не нужен. Только ты.
— Максим, — протяжно, когда надавливаю на клитор сильнее, и её влага увлажняет мои пальцы.
— Что, Инга? Скажи, чего ты хочешь? Прикажи мне. Почувствуй власть надо мной. Ну же!
Я ввожу один палец, и когда она снова стонет, покидаю её. Член ноет, яйца болят, но я мучаю себя фальшивыми фрикциями, хотя больше всего на свете мне хочется оказаться в ней.
— Максим…
— Чего ты хочешь? —
— Тебя! Максим, я хочу тебя, — выкрикивает и накрывает мою ладонь своей, удерживает на месте.
— Скажи: трахни меня, Максим.
— Боже мой, нет, я не смогу. Это слишком, у меня не получится.
Она практически задыхается и дрожит в моих руках, а внутри так мокро и влажно, так порочно, что я практически схожу с ума.
— Скажи! — рычу на ухо и прикусываю мочку. — Только три слова, и я весь твой. Будь смелее, наплюй на всё. Просто. Три. Слова.
— Тра… трахни меня, Максим.
О боже, да.
— Хорошая девочка, — хрипло смеюсь и спускаюсь поцелуем от уха, вниз по шее к ключице.
Всё ниже и ниже, языком по позвоночнику, укусами под лопатками, до талии и к ягодицам.
— У тебя самая красивая в мире задница, — говорю, и от сдавленного всхлипа в ответ и неразборчивого бормотания член снова дёргается. Ничего, приятель, подождёшь. — А ещё у тебя самая красивая на свете душа.
Чёрт, какая сентиментальная чушь, но сейчас я не властен над собой.
Сжимаю руками ягодицы, провожу между ними языком раз-второй, раскрываю для себя, обнажаю пульсирующую плоть. Смотрю вверх, а Инга оборачивается, и наши глаза встречаются. Честное слово, я никогда не видел настолько красивых женщин. Чистый секс.
— Упрись ладонями в стекло, — приказываю и, когда слушается, поддеваю её бёдра и, выровнявшись, вхожу на предельной скорости, держа Ингу на весу. Раз и я в ней, и это лучшее ощущение.
Её тело, словно слеплено специально по моей мерке, и находиться внутри — самое сладкое, что могло со мной случиться.
Мы меняем позы, поверхности, углы проникновения. Инга окончательно забывает о скромности, превращается в дикую кошку, срывает горло в криках и умоляет не останавливаться. Она наконец отпускает себя целиком и полностью, раскрывается мне навстречу, просит ещё и даже требует. Я вручил ей на эту ночь власть над собой, я позволил ей приказывать и похоже не зря.
А когда рассвет занимается над городом, и мы полностью обессиленные лежим на матраце, она целует меня в подбородок, забирается сверху и внимательно смотрит в глаза. Мокрые волосы облепляют лоб, глаза горят, а на подбородке красные пятнышки — следы от моей щетины.
— Максим, спасибо тебе, — произносит осипшим голосом и целует мои глаза. — Ты лучший психотерапевт в мире.
— Ха, у меня много талантов.
— Нет, правда. Ты невероятный. И к чёрту, пусть всё будет быстро, неважно.
— Это значит что? — усмехаюсь и провожу пальцем по её припухшей нижней губе.
— Это значит, что я согласна.
31. Инга
Я сижу на заднем сиденьи машины, и в
— Сергей, зачем вы со мной поехали? — перевожу взгляд на высокого мрачного мужчину, сидящего на переднем пассажирском.
Мы провели вместе в машине больше часа, но я только сейчас сподобилась об этом спросить. Просто… всю дорогу было не до того.
— Приказ Максима Викторовича, — равнодушно пожимает плечищами, но всё-таки, коротко хохотнув, добавляет:
— Привыкайте, Инга, вам с Пожарским и его паранойей всю жизнь мириться. Я почти привык и у вас получится.
Я знаю, что помимо деловых, Макса с Сергеем связывают и дружеские отношения, потому последний уже в курсе нашего решения. Он и держится со мной уже свободнее, хотя, уверена, присматривается.
— Ох, уж эта паранойя, — бурчу, перевожу на затылок Егора тоскливый взгляд и ловлю ободряющую улыбку в зеркале дальнего вида.
— Сергей, не надо со мной ходить, подождите в машине, — настаиваю, протянув вперёд руку и касаясь широкого плеча, обтянутого дорогой костюмной тканью. О да, за время, проведённое рядом с Максимом, я научилась немного разбираться хороших вещах и комфорте. Даже привыкнуть слегка успела.
Сергей кивает, а я выхожу из машины. Отряхиваю подол светлой юбки, смотрю на носки замшевых ботильонов и смахиваю невидимые пылинки с рукава укороченного кашемирового пальто. Я выгляжу хорошо, намного лучше, чем когда бы то ни было в своей жизни, и в этом дворе кажусь себе инородным телом, как и большая машина, на которой меня сюда привезли. Но я должна была сюда вернуться и забрать те немногие вещи, по которым в новой жизни очень скучаю.
Потому что их ни за какие деньги не купишь, даже при очень большом желании.
Тороплюсь к подъезду, не оглядываясь. Тяну на себя дверь, попадаю в полумрак и извечный запах сырости. Замечаю, что за месяц кто-то выкрасил почтовые ящики в ядрёный зелёный, но в общем-то всё стало ещё более унылым. Этот дом мне никогда не был родным, но сейчас он кажется совсем чужим.
Вот и квартира, и я касаюсь пальцами двери, провожу рукой, пытаюсь найти внутреннюю гармонию. Давай, Инга, нужно всего лишь вставить ключ в замочную скважину и войти. Всего лишь шаг, но что-то мешает.
Наверное, я боюсь тех воспоминаний, которые могут нахлынуть на меня, стоит переступить порог. Их слишком много живёт внутри, но всё-таки я хоть немного, но стала сильнее, благодаря Максиму, потому решаюсь.
В квартире пыльно, а в прихожей сохранились следы нашей с Максимом борьбы. Ну, как борьбы? Моего слабого сопротивления и безотчётного страха. Принюхиваюсь, но конечно же аромат Макса выветрился, а жаль.
Прохожу дальше, в комнату, где в старом скрипящем при каждом прикосновении комоде хранятся фотоальбомы.