Моя Шамбала
Шрифт:
– Ну, дед, ну Никольский!
– обрадовался почему-то Па-хом, а Самуил недоверчиво покачал головой:
– Ну, положим, все-то он не отдал; что-нибудь да себе оставил.
– А ты по своему Абраму не суди,- обиделся за Николь-ского Каплунский.
– Да, соколики мои, русская душа за семью печатями лежит. И никому не дано понять и оценить характер и по-ступок русского человека. Казалось бы, писатели наши: Достоевский Федор Михайлович и Толстой Лев Николаевич куда как полно раскрыли русский характер и в душу рус-скую заглянули. Ан нет. Еще Чехов Антон Павлович пона-добился, чтобы новую струнку затронуть. И не разгадан русский человек, и не описан полностью остался.
Максим Горький изумился как-то и с восхищением воскликнул: "Талантлив до
Взять того же Никольского Владимира Андреевича. Как сыр в масле катался. Казалось бы, чего тебе еще? Ешь, сыт и ублажен, и прихоти любые твои исполняются. А ведь ел его червь сомнения, душа роптала и протест в ней зрел.
Фашист, он так и думал, когда ему место головы Го-родской Думы предлагал. Мол, властью обиженный, ли-шился всего и теперь зубами грызть большевиков будет, а он кукиш им. Стар, говорит, немощен я служить, дайте по-мереть спокойно. А старик, сами знаете, крепок. И про под-вал он знал, конечно. Кому как не ему свой дом бывший знать? Знал и молчал.
– Так что про подвал-то, дядя Борь?
– напомнил Монгол.
Вот я и говорю. Подвал с каменными сводами был ак-курат под моей квартирой, я им и пользовался. Вход со дво-ра, из палисадника, еще до войны замуровал заподлицо с фундаментом, а проем, где кончались ступеньки и начинал-ся подвал, тоже заложил кирпичом, так что получился по-тайной простенок. А вход в подвал у меня начинался из подпола. Только если в подпол спустишься, входа в подвал не увидишь, кто не знает, тот и искать не станет. Опять же, если кто вход найдет, да вниз спустится, ни за что не дога-дается простенок искать. А в простенок-то и можно через потайной лаз попасть, да если что, отсидеться.
Все мы про Борин подвал знали, но слушали, не пере-бивая, будто в первый раз слышали.
– Дядя Борь?
– опросил Самуил.
– А как же так вышло, что ты на базаре примусными иголками торгуешь? Самого секретаря горкома прятал и иголки продаешь.
Самуил, прищурив глаз, смотрел на Борю. Мы тоже с интересом ждали, что скажет Боря.
– Эх, вы, воробушки небесные, да мало ли кто кого, где прятал, кого спасал. Что ж теперь - памятники им ставить? Да и не секретаря я прятал, а человека божьего...
– А вот Густава я все же встретил, - без всякого перехо-да сказал Боря.
– Да ну? Где?
– вскинул голову Мотя.
– А здесь, в городе. У Свисткова, начальника над воен-нопленными, немцы дом ремонтировали. Иду как-то по улице, вижу: двое пленных свистульки и гимнастов на двух палочках на хлеб меняют. Гляжу и глазам не верю: Густав, подлец, стоит, а вокруг ребятишки. Увидел меня, узнал, вы-тянулся, побледнел. Улыбка жалкая, "Гитлер капут, рус-ский гут", - шепчет. Посмотрел я на него, и чувствую, нет у меня зла. Все перегорело. И передо мной не зверь какой стоит, а самый обыкновенный человек, рыжий, лопоухий.
– Я все равно б не простил, - сказал Пахом.
– Они на-ших вешали, а мы их в плен.
– Э, милый, всякие немцы были. Были такие, что ве-шали. А были солдаты чести, которые воевали, выполняя приказ фюрера Германии. Эти не лютовали, а исполняли свой долг. А больше всего было одураченных. Правда, к концу войны прозрели и те и другие.
– Я б не простил, - упрямо повторил Пахом.
– Ну ладно, ребятушки-козлятушки, вы загорайте, а я пошел. Пора мне.
И Боря полез наверх, то, помогая себе одной рукой, цепляясь за кустики, то становясь на четвереньки. А мы смотрели ему вслед, пока он не взобрался наверх крутого берега и, став на тропинку, не исчез за его крутизной.
Уже вечером мы вскопали Мишке огород. Мать его, чуть тронутая умом Анна Павловна, курицей кудахтала во-круг нас, не зная, как отблагодарить и, наконец, дала всем по стакану молока от козы, которую держала для Мишки и берегла как зеницу ока, считая, что полезнее козьего моло-ка нет ничего на свете...
На соседнем огороде бабка Пирожкова, сидя на табу-ретке, тыкала лопатой в землю, окапывая себя. Когда она заканчивала копать
Глава 6
Шаман. Похождение души. Камлание. Отец и бабушка о бессмертии души.
...Шаманом меня выбрали духи-покровители. Они явились ко мне и предложили стать шаманом. Я предна-значен быть шаманом, потому что в моем роду были пред-ки шаманы и потому, что я болел шаманской болезнью. Временами я ночью тайком выходил из чума и сидел на де-реве. С рассветом я, стараясь быть незаметным, возвращал-ся и ложился в свою постель. Я часто лежал без сил, ощу-щая ужасные боли. Мне чудилось, что Духи преследуют и терзают меня из-за моего упрямства, потому что Духи од-нажды явились и предложили мне стать шаманом, а я отка-зался, и им ничего не оставалось, как наслать на меня бо-лезнь. Без мучений обойтись было нельзя. Духи должны были разрубить меня на части, сварить и съесть, чтобы вос-кресить уже новым человеком, стоящим выше простых смертных. Во время моей болезни меня водили по разным темным местам, где бросали то в огонь, то в воду. Я шел ку-да-то вниз и так дошел до середины моря и услышал голос: "Ты получишь шаманский дар от хозяина воды. Твое ша-манское имя будет "Гагара". У меня были спутники: мышь и горностай, которые показали мне семь чумов. В одном чуме "леди преисподней" вырвали мое сердце и бросили вариться в котел. В месте, где было девять озер, мне зака-ливали горло и голос; там я увидел на острове высокое де-рево.
Голос сказал мне: "Из ветвей этого дерева тебе нужно сделать бубен". Потом я летел вместе с птицами озер. Как только я стал удаляться от земли, я увидел падающую ветку для бубна и поймал ее.
Горностай и мышь привели меня к высокой сопке. Я за-метил вход и вошел. Внутри было светло. Там сидели две сле-пые женщины-божества с ветвистыми рогами и оленьей шер-стью. Женщины позволили вырвать у них по волоску и сказа-ли: "Это поможет тебе смастерить шаманскую одежду".
Дальше я увидел высокие камни с широкими отвер-стиями. В одно из них я вошел. Там сидел голый человек и раздувал огонь мехами. Увидев меня, голый человек взял щипцы, притянул меня ими, разрубил тело на части и сва-рил. "Если над ним поработать, он станет великим шама-ном, - сказал он.
– Вот наковальня доброго шамана". Он по-ложил мою голову на наковальню и несколько раз сильно ударил по голове. Потом кузнец собрал меня по частям, в голову вставил другие глаза, а потом просверлил уши и ска-зал: "Ты будешь понимать и слышать разговоры растений".
Через семь лет моих похождений какой-то человек вло-жил мне в рот когда-то вырезанное сердце. Из-за того что мое сердце долго варилось и закалялось, я могу долго распевать шаманские заклинания и не испытывать усталости...
Теперь я мог спасти свой род от болезней. Перед кам-ланием я взял свой шаманский ящик с костюмом, бубном и
"духами, вырезанными из дерева. Ящик мой украшали ко-локольчики, ленты, шнурки. На одной стенке красной краской нарисованы мои духи. Я одевался неторопливо и тщательно. На длинных ноговицах, привязанных к штатам и соединенных у щиколоток с короткими головками из ка-мосов, у меня пришиты когти медведя, потому что это не я буду ходить, а медведь будет прыгать и скакать, раскачива-ясь на ходу. На плечах моего кафтана нашиты железные крылья гагары, потому что это не я буду летать по воздуху, а гагара, в которую я обращусь. На шапке, сделанной из шку-ры оленя, снятой вместе с рожками, торчит железное изо-бражение рогов оленя, потому что олень, в которого я пре-вращусь, будет мчаться сквозь лесную чащу,