Моя Шамбала
Шрифт:
Бомба рванула мощно. Город дрогнул, как от земле-трясения, а в ближайших домах повыбивало стекла.
Ребят собирали по кусочкам. Хоронили в закрытых гробах. Провожал их в последний путь весь город. В школах прервали занятия, и старшеклассники шли в колонне про-вожающих.
На следующий день, на большой перемене, всю школу выстроили во дворе. Наша классная, Зоя Николаевна, при-шла к концу урока географии, построила класс и вывела на школьный двор.
– Зоя Николаевна, зачем на линейку-то?
– спросил Генка Дурнев.
–
– У Кобры никогда ничего не узнаешь, - шепнул мне Пахом. Зоя Николаевна была не столько злой, сколько за-мученной. Двое детей, да еще пьющий муж. Есть от чего взбеситься.
Коброй ее прозвали даже не из-за круглых очков, а из-за слюны, которой она брызгала, когда орала на кого-нибудь из нас. Нашей классной она стала в шестом классе и, когда на первом же уроке стала брызгать слюной на Дур-нева, он на перемене убежденно сказал:
– Пацаны, у нее слюна ядовитая! Если на кого попадет - капут!
– Как у кобры!
– согласился Женька Богданов.
Каждый класс знал свое место и стоял в два ряда вдоль выведенной известкой линии. Школьная линейка образо-вывала нечто вроде каре с открытым проходом. Школа гу-дела, словно растревоженный осиный рой. Классные бес-полезно надрывались, пытаясь утихомирить свои классы. Галдеж стал стихать, когда появился Костя с Долдоном. Костя поднял руку, призывая к вниманию, и начал гово-рить. Говорил он нарочно тихо, и нам приходилось напря-гать слух. На линейке сразу установилась полная тишина.
– Вчера мы похоронили ваших товарищей из восемна-дцатой школы.
– Костя сделал паузу, и пауза эта зловеще повисла над линейкой.
– Я знаю, что многие из вас произ-водят самостоятельные раскопки в поисках патронов, ору-жия. Чем это кончается, вы знаете. И это не первый случай гибели ваших товарищей, но хотелось бы верить, что по-следний. А кое-кто не довольствуется пустырями, а идет в лес, где смерть подстерегает на каждом шагу... Пахомов, Анохин, Михеев, Письман, выйдите из строя.
Я опешил. Пятый класс стоял сбоку от нас, и я не ви-дел, что написано на физиономиях у Моти-младшего и у Семена Письмана, которых недавно тоже благодарил воен-ком, зато я стоял рядом с Пахомом. Пахом с красно-лиловым лицом и выпученными глазами был похож на окуня, которых мы ловили на донку в нашей Оке.
– Да не трясись ты, Пахом. Ругать нас не за что, - попы-тался я успокоить Пахома, но до него мои слова не доходи-ли. У Пахома на этот счет было свое твердое убеждение: раз вызвали на линейке - добра не жди.
– Пахомов, Анохин, Михеев, Письман и еще несколько ребят, которые уже не учатся в нашей школе, на каникулах ходили в лес. Они нашли в одном из блиндажей нашей обороны патрон с запиской и солдатские книжки двух бой-цов Советской армии, погибших от фашистских захватчи-ков, защищая нашу Родину. Документы вышеназванные ученики передали в музей. Таким образом, родственники героически погибших бойцов оповещены об их гибели. Также им сообщили о месте захоронения
У меня отлегло от сердца. Я подмигнул Пахому. Тот улыбался во весь рот. Костя продолжал:
– Военком объявил этим ребятам благодарность от имени родственников погибших и от военкомата. Поступок достойный и заслуживает поощрения. Но все могло быть и по-другому. В лесу полно неразорвавшихся снарядов и гра-нат. И вам просто повезло (это уже к нам), что вас не по-стигла участь ваших погибших ровесников.
Костя сделал паузу, наверно, для того, чтобы его слова лучше вошли в наши головы, и продолжал иезуитским го-лосом:
– Говорят, победителей не судят. Я решил опроверг-нуть этот афоризм. Вслед за благодарностью объявляю вам выговор. И предупреждаю: если узнаю, что кто-то ходил в лес, пеняйте на себя. Вопрос будет решать педсовет. И вплоть до исключения из школы.
Костя закончил свою речь и, видно, остался ей дово-лен, если судить по его лицу.
Провинившиеся, то есть мы, стояли перед строем с озабоченно-траурным выражением, соответствующим те-кущему моменту, но раскаяния не испытывали. Я подумал, что пламенная речь Кости не имела никакого смысла, и, чтобы проникнуться его тревогой, нам самим нужно было взорваться на мине.
На уроке литературы у Сашки Митрофанова случился припадок. Время от времени это с ним случалось, и все в классе знали, что нужно в таком случае делать.
– Припадки возникали неожиданно. Сначала начина-ла ритмично подергиваться голова, словно он кивал ею. Потом закатывались глаза, появлялась пена изо рта, и Сашка валился с парты на пол. Его тело извивалось в судо-рогах, вытягивалось и сокращалось, будто кто-то незримый трепал и возил его по полу.
– Смотри, - толкнул меня под локоть Третьяк.
– Сашка дубаря засек.
Почему и какого "дубаря" засек Сашка, объяснить бы никто не смог. Никто уже не помнил, откуда появилось это дурное выражение, но когда Сашкина голова начинала дер-гаться, кто-нибудь обязательно объявлял: "Сашка "дубаря" засек". И если это и звучало первоначально, как насмешка, то давно потеряло свой прежний смысл и осталось просто как предупреждение.
Я взял ученическую линейку, первое, что подверну-лось под руки, и был готов втиснуть ее между зубами и прижать язык, чтобы Сашка не прокусил его.
Сорвались со своих мест Агарков, Кобелев и Семенов и навалились на уже бьющегося на полу в припадке Митро-фанова. Щуплого, маленького Митрофанова еле удержива-ли три здоровых переростка. Я поддерживал голову, чтобы он не разбил ее об пол. От Сашкиной головы исходило не легкое голубоватое свечение, а прямо-таки играл солнеч-ный протуберанец. Красноватый нимб пульсировал и рас-творялся во внешней, более светлой части, растворялся и возникал вновь.
Минуты через две Сашка затих. Синюшное с серым от-тенком лицо медленно приобретало естественный телес-ный цвет.