Моя Шамбала
Шрифт:
Мужчина захлопнул крышку, подержал портсигар в руках, затем подошел к стене, на которой висела большая рамка с фотокарточками с небольшим наклоном, нижней частью опираясь на два гвоздя, и сунул портсигар за рамку.
Картина стала расплываться. Стол с бутылкой водки и миской с огурцами заколыхался как на волнах и растворил-ся. Все исчезло. Это значило, что я получил достаточную информацию, и в моем мозгу сработал механизм неулови-мого для его нормального восприятия отключения.
Я стал медленно приходить в себя.
– Видел?
– спросил отец.
– Да, пап. Бабушка оказалась права. Его убили. И я рассказал отцу все, что видел.
– Ишь ты, - грустно усмехнулся
– И мать и Тоня с самого начала не верили, что Павел руки на себя наложил. Любящее сердце не обманешь.
– А теперь, пап, что? Наверно, нужно в милицию сооб-щить?
– Не все так просто, сынок, - отец нахмурился.
– Нуж-но-то нужно. А как? Ну, придем мы. Арестуйте убийцу. Мы знаем, что он убил, потому что сын сам лично видел, как он убивал. Такая же нелепость как с твоими снами. Я за тебя и так боюсь. Мне кажется все время, что мы по тонкой до-щечке с тобой ходим, а внизу пропасть, и дощечка прогина-ется.
– Что ж, убийцу оставить на свободе?
– Нет, сынок, на свободе он не останется.
Отец чуть помолчал, хмуря лоб, а потом встал с бре-вен.
– Давай-ка поговорим с нашими.
– Тоня, а где Павлов портсигар, - спросил отец, когда мы пришли в дом.
– Не знаю, - пожала плечами Тоня.
– А деньги у него были с собой в тот день?
– Он за день до этого получил получку, но все мне от-дал. Оставил, как всегда, рублей сто на пиво, папиросы, ну с приятелями выпить.
– Тоня, ты была права. Его убили. Вова видел.
– Ой, - заголосила Тоня, как будто ей только что сооб-щили о смерти дяди Павла.
– Ой, господи, за что такое на-казание? За что мне горе такое?
– Сынок мой ненаглядный. Ангел ты мой. За что они тебя?
– подхватила бабушка Маруся.
И бабушка, и Тоня знали про меня все. Я помогал не только дяде Павлу, но и им обоим. Тоня на меня молилась после того, как я залечил ее целый год незаживающий от воспаления надкостницы свищ. Началось все с осложнения после удаления зуба. Сначала появилась припухлость десны возле больного зуба. Припухлость все увеличивалась, появи-лись боли, которые, в конце концов, стали постоянными. К вечеру поднималась температура. Когда отекла щека, а губа перекосилась с той стороны, где удалили зуб, Тоня пошла к врачу. Тот отругал ее за то, что запустила болезнь, и разрезал щеку. Гной вышел, и врач наложил повязку. Воспаление спа-ло, и боль прошла, но через некоторое время все повтори-лось. Тоня снова пошла к врачу и ей сказали, что в десне ос-тались участки омертвевшей кости, отделившиеся от здоро-вой части, и их нужно удалять операционным путем.
Тоня пришла к нам вместе с дядей Павлом в подав-ленном состоянии. Ее так доконали боли, что свет стал не мил. Свищ то затягивался, то открывался снова.
Я весьма приблизительно представлял себе весь про-цесс того, что происходит с Тониной надкостницей, но знал уже силу целебной энергии, которой обладал. После перво-го сеанса Тоне стало легче, а ночью она проснулась от того, что больное место начало чесаться. На подушке расплылось гнойное пятно с кровью. Это прорвался гнойник, и стали выходить мелкие кусочки омертвевшей кости. После второ-го сеанса, через два дня, вышли едва различимые остатки кости, а после третьего сеанса все очень быстро стало зажи-вать, и через неделю на щеке остался лишь небольшой, еле различимый розовый шрам.
Глава 12
Цыган. Убийство в состоянии аффекта. Снова в колхозе. Участковый Николай Кузьмич. В избе у Насти Кузиной. Ушел. Логический конец.
После
– Так это ж Толик Цыган. Ах, сволочь. Оставил его председатель на нашу голову, пожалел. Как был зверем, так и остался, фашист.
– Что, цыганской национальности?
– Да нет. Обличье у него цыганское. Глазами зыркает: зырк, зырк. И волосы кучерявые, черные.
– Ваш, деревенский?
– Пришлый. Появился в деревне до войны. Кто гово-рит из Молдавии, кто из Чеченских краев. Да он и года не прожил у нас. Как посадили, так всю войну и просидел.
– Так он уже сидел?
– удивился отец.
– За что ж сидел-то?
– Слушай, Тимофеич, расскажу.
– Выделил ему председатель хатку пустовавшую. Хатка не ахти какая, но жить можно. Толя оказался мужиком мас-теровым. Хату поправил. Сам печку новую сложил. В кол-хоз взяли его конюхом. Коней он хорошо знал, даже, не-чисть, ржал по-ихнему. Пошел было по бабам шалить за-мужним. А бабы на него поглядывали, потому что мужик видный был, ничего не скажешь. И отличие в нем от на-ших. Наши все больше рыжие, губастые, а этот черный, гу-бы тонкие, нос прямой. Но здесь ему мужики наломали бо-ка... Не любили его мужики. И дети боялись. Завидят, бы-вало, еще вдалеке идет, и - врассыпную, а то попрячутся. Ладно. Через короткое время привел откуда-то из города девку молодую. Девка ладная, справная, только бесстыжая. По деревне ходит, глазами мужиков ест. А те, дураки, тают. Нравится им. Ну, это ладно. А аккурат перед самой войной это все и случилось.
Тоня подтянула потуже концы платка и продолжала:
– Что у них там с девкой-то этой, Галей, случилось - дело темное. Может, приревновал или еще что, баба-то рас-путная была. Только стал он ее бить. Она во двор. Он за ней с топором. Да во дворе ее и зарубил. Галя его чуть до калит-ки не добежала. Крови было! Увидел, что наделал, топор бросил, вбежал в дом, облил все керосином, да поджог. Дом полыхает. Народ сбежался. Сначала не поняли, в чем дело. Потом увидели его мертвую сожительницу. А цыган чуть поодаль стоит и смотрит, как дом горит. Мужики наброси-лись на него, скрутили, а он и не сопротивлялся. Только зу-бами скрипел, матерился и что-то бормотал не по-нашему.
Тоня помолчала, переживая эту давнюю трагедию. Потом сказала:
– А на суде он не отрицал, что убил девку, плакал, бо-жился, что любил ее и не хотел убивать. Сам, мол, не знает, что на него нашло. В общем, ничего не помнил.
– Убийство в состоянии аффекта, - сказал отец.
– Как?
– не поняла Тоня.
– Ну, убийство в состоянии помрачения рассудка.
– Во-во, так и в суде говорили, - закивала Тоня.
– Да-а!
– покачал головой отец.
– Интересно. А как же это его председатель опять в колхоз принял?
– Да вот так и принял. Вернулся-то тихий, виноватый. Колхозу-то он ничего плохого не сделал. Да и куда ему по-сле тюрьмы-то?.. Первое время так и жил с лошадьми, а по-том его приняла Настя Кузина. Он ей еще до войны, до это-го случая глянулся. Мужик у нее еще до Цыгана погиб, в речке утонул, с моста на машине пьяный свалился. Детей у них не было, не успели обзавестись, а замуж она больше так и не собралась. А тут война... Ну вот, с ней Цыган и живет. И все б ничего. Люди тот случай забывать стали, да только Цыган пить начал, а начал пить, начал и подворовывать. Не пойман, конечно, не вор, а только до Цыгана в деревне все спокойно было, а туг: плохо не клади - то одно пропадет, то другое. И кур ворует, и с огорода овощами поживиться не брезгует. Мужики ему прямо сказали: поймаем - убьем.