Моя Шамбала
Шрифт:
Когда ее спрашивали о чем-нибудь, она не слышала, и приходилось повторять вопрос еще раз.
Дядя Павел лежал уже прибранный, в коричневом костюме, который он привез из Германии, в белой рубашке в синюю подоску и синем галстуке в белый горошек, завя-занном толстым неумелым узлом. Редкие рыжие волосы были аккуратно зачесаны назад. Ни орденов, ни медалей на дяде Павле не было. Вовка вспомнил дядю Павла, когда он вернулся с войны. Тогда грудь дяди украшали шесть меда-лей и два ордена. Всех своих кровно завоеванных наград он лишился разом, когда был осужден.
Гроб еще не привезли. Колхозные плотники обещали сбить гроб к полудню, и дядя Павел лежал на двух досках, пристроенных концами на табуретки.
Позже Тоня рассказала,
А утром остывшее тело дяди Павла нашли на бревнах. Он сидел, свесившись вниз головой, с безжизненно опу-щенными руками.
Участковый милиционер допросил всех, кто видел дя-дю Павла в тот вечер, и особенно тех, кто с ним пил на бревнах. Мужики эти оказались сплошь положительными. Один - колхозный плотник, другой - счетовод, выпить лю-били, но работали добросовестно и ни в чем плохом заме-чены не были. Они показали, что выпивали о дядей Пав-лом. Выпили сначала одну поллитру, но с закуской на при-роде, вроде, как и не пили. Дядя Павел сам вызвался схо-дить за второй бутылкой. Сидели тихо, не ругались, вспо-минали фронтовые годы. Все воевали. А Митрич, счетовод, под Минском руку потерял. Правда, был Павел какой-то задумчивый, вроде как мысли его где-то в другом месте на-ходились, а когда пел "Землянку", плакал. Потом стали расходиться, потому что начало темнеть. Плотник Иван Петрович поднялся первым. Сказал, что, мол, его Катерина небось уже у ворот с валиком стоит. Митрич ушел следом. Митрич еще спросил у Павла, идет он домой или нет. Павел сказал: "Идите, я чуток посижу, покурю".
А шило это его, Павла. Он же по сапожному делу мас-тер был. Пол деревни у него сапоги тачало. Но когда они выпивали, шила у него не видели. И зачем он взял его с со-бой, непонятно.
Участковый составил акт. Приезжал следователь из города и тоже говорил с Иваном Петровичем, с Митричем и другими мужиками, которые подтвердили, что Павел ни с кем не ссорился, вел себя смирно, и врагов у него не было. И хотя и бабушка Маруся, и Тоня твердили, что Павла уби-ли, что не мог он сам на себя руки наложить, и что шило это не его, потому что его шило дома, следствие подтвердило факт самоубийства.
После похорон я попросил отца сходить со мной к мес-ту гибели дяди Павла, Отец посмотрел на меня и кивнул, соглашаясь. Он сразу понял, зачем это нужно.
Мы молча пошли на конец деревни. Деревенские бабы выглядывали из-за невысоких заборов и провожали нас любопытными взглядами. Молодуха, попавшаяся нам с ведрами на коромысле, поздоровалась и, обернувшись, дол-го глядела вслед. За околицей, на большой поляне выси-лась связка сосновых бревен, заготовленных для какой-то колхозной надобности. Бревна удерживались двумя вбиты-ми по бокам толстыми кольями. Совсем рядом стоял бере-зовый лесок, а метрах в двухстах начиналась деревня.
Мы с отцом сели на бревна. Я закрыл глаза. Отец не мешал мне и молча любовался открывающейся с бревен панорамой.
Я стал думать о дяде Павле, представил его сидящим на этих бревнах. В ушах появился звон и стал расползаться, охватывая все пространство вокруг меня, и все ширился и нарастал, отдаваясь болью в висках и затылке. Хотелось за-ткнуть уши или сдавить голову руками, чтобы унять боль.
Я всегда плохо переносил эти состояния, когда созна-ние перемещалось в пространство, которое позволяло мне "видеть". Это темное пространство было все испещрено зо-лотистыми маленькими точками. Мое сознание проникало туда и, словно, вытаскивало нужные мне картинки через какой-нибудь ключевой образ или деталь. Мои ощущения при этом были очень разными и непредсказуемыми, только звон, иногда слабый, иногда невыносимо сильный появ-лялся всегда ...
Вдруг все разом кончилось, взорвавшись и ослепив меня яркой вспышкой. Пошла картинка в знакомом мне замедленном темпе. Постепенно она обрастала
Дядя Павел взял папиросу из лежащей рядом пачки "Север" и закурил.
Я не заметил, откуда появился высокий худой мужчи-на в простом поношенном пиджаке и мятых брюках, за-правленных в кирзовые сапоги. На голове мужчины сидела кепка, надвинутая на глаза. Он поздоровался за руку с дя-дей Павлом, и его пошатнуло. Он сел на бревна. На руке я заметил наколку: солнце с расходящимися лучами и че-тырьмя буквами на пальцах, то ли "Поля", то ли "Коля"; Первую букву я не смог разобрать.
Я вдруг увидел его лицо крупным планом, словно ки-нокамера наехала на него, вернее, это моя вторая сущность, глазами которой я и видел картинку прошлого, приблизи-лась к лицу мужчины, подчиняясь моему желанию. Для меня это не было чем-то необычным. Когда я погружался в это свое состояние "видения", я мог управлять своим дру-гим сознанием, то есть другой своей сущностью.
Впалые щеки нездорового человека, заросшие щети-ной, и волчьи глаза, сверкнувшие зло в отсвете папиросной затяжки дяди Павла.
Мужчина о чем-то просил дядю Павла, тот что-то от-вечал. Когда дядя Павел попытался встать, тот схватил его за ворот рубашки. Дядя Павел ребром ладони ударил муж-чину по рукам, тот разжал руки, но когда дядя Павел сде-лал ещё одну попытку встать, мужчина быстрым движени-ем сунул ему что-то в бок. Я понял, что это шило. Дядя Па-вел инстинктивно схватился рукой за место, куда вошло шило, наткнулся на руку убийцы, которую тот еще какое-то время держал на деревянной ручке. Глаза дяди Павла изумлённо раскрылись и тут же погасли. Мужчина отпус-тил дядю Павла, и его туловище уткнулось в колени, а руки повисли плетьми, доставая кистями нижние бревна. Муж-чина осторожно залез в карманы брюк дяди Павла, что-то засунул обратно, огляделся и быстро пошел прочь, обходя деревню.
Потом наступил провал, темная пелена заслонила мне глаза, и я ничего не видел, но знал, что все еще нахожусь в другом отрезке времени...
Пелена спала, и я увидел деревянный домик на косо-горе, покрытый щепой. Еще не ночь, но уже темно. Луна освещает дом с четырьмя окнами. Света в окнах нет. Забор. Скорее штакетник. Открылась калитка, и во двор вошел вы-сокий мужчина. "Это тот, который убил дядю Павла", - уз-нал я, хотя лицо его я увидел только, когда тот вошел в дом и включил свет. Мужчина вынул из кармана брюк бутылку водки и поставил на стол, потом подошел к зашторенным полкам, взял граненый стакан, миску с огурцами и тоже по-ставил на стол рядом с водкой.
Из-за цветастой занавески вышла молодая женщина в нижней рубашке чуть выше колен. Волосы ее были распу-щены. Видно, она уже легла спать, и мужчина помешал ей. Женщина стала что-то говорить ему, он отвечал, потом она повернулась и ушла опять за занавеску.
Мужчина открыл бутылку, налил полный стакан и выпил. Взял огурец, откусил от него и бросил назад в мис-ку. Вот он достал из внутреннего кармана пиджака портси-гар. Я сразу узнал портсигар дяди Павла. Простой алюми-ниевый портсигар с выбитым на крышке кремлем. Я даже знал, что на ребре (сразу и не заметишь) нацарапаны ини-циалы дяди Павла: М.П.П.- Мокрецов Павел Петрович. С минуту мужчина рассматривал портсигар, потом открыл. Портсигар был пустой. Я вспомнил папиросы "Север", ко-торые лежали рядом с дядей Павлом на бревне. Он почему-то не стал набивать свой портсигар.