Мстиславцев посох
Шрифт:
Мужики все были из деревни Ананаса Белого.
— Скачи до купца,- приказал дойлид Петроку.
...Во двор к купцу Апанасу Петрок не пошел - собаки забоялся. Пес на все Замчище силой и злобой славился. Трижды стравливали его с лучшими волкодавами радца Фомы Мохова, и все три раза кобель Белого одолевал.
Косясь на ворота, которые псина, взвизгивая от ярости, драл лапами, Петрок постучал в крепкую калитку.
— Лихо их ведает, чего не пришли,- пожимал купец плечами, наблюдая как паробок впрягает в двуколку лошадь.- Небось бражничают еще, с Николина свята. Ну, я их ужо вздрючу, а конопатую
Купец отослал паробка в избу, сам взял вожжи. Петрока подсадил в возок единым махом - силен купчина!
Поехали они на выгон, на новый посад. Там была наскоро ставленная селитьба. Избы стояли кучно, четыре или пять, на две трети врытые в землю,- землянки. Кругом понавыплескано помоев, загажено. На вешалах моталась еще влажная ветошь - кто-то устроил постирушку. Из отворенной на пяту двери и двух узких оконец ближней землянки сочился жиденький дымок - печи в избах были ставлены «по-черному», без дымоходов.
Еще до селитьбы оставалась добрая четверть версты, как навстречу двуколке вышел человек, издалека снял с головы магерку. Петрок удивился, узнав во встречном Амельку.
— Ты не ехал бы далей, пан Апанас,- сказал Амелька, поклонившись.- Не пристала бы хворь.
У купца дрогнули руки.
— Ай чума объявилась?
– голос у Апанаса Белого вдруг сел, с сипом вышел.
— Лихэ ж ее ведает,- развел руками Амелька.- А тока по всем землянкам объявилась хворь. И которые холопи из вески твоей - ропщут сильно.
— Да хворь-то какая из себя?
– купец спрыгнул с возка.
— Сперва у человека кашель да из носа дрянь идет. А опосля у которых огневица грудь хватает. Побьется, болезный, в жару ден четыре да богу душу и отдаст.
— Хворых много ли?
— В которых землянках все в покат лежат, воды принести некому. Холопи твои и ропщут. Там странник объявился. Бает, неверно знак Ильи-пророка уразумели. Не потребно было храм на идоловой горе ставить. Поганое место.
Купец Апанас вынул из-за пазухи головку чесноку, отломил зуб, величиною с большой палец, дал Петроку.
— Жуй-ка. Не то и к тебе хворь пристанет. Шибко вы с Василем до хлопов льнете.
Петрок, морщась, захрустел чесноком. И купец захрустел.
— Ну пошли,- сказал он.- Странника того поглядим, послухаем.
Весь обратный путь Петрок пешком шел. Не захотел в возке рядом с Амелькой сидеть. Купцу же Апанасу сказал, что к Фильке побежит.
— То как ведаешь,- отвечал равнодушно Апанас Белый.- А о людях сам Василю передам. Теперь и поедем.
Перед наполненным тухлой водою рвом, окружавшим городской замок, Петрок пристоял, глазея на стражу. Мордастые гайдуки из поляков, все в медных шапках и колонтарях, важно, как гусаки, расхаживали у ворот, держа на плечах алебарды. Особенно же пристально разглядывал хлопец небольшие пушки-гаковницы, которые виднелись в бойницах над воротами. Гаковницы привезли недавно. А с ними пришел большой отряд жолнеров конных и пеших. Гаковницы поблескивали новой медью.
Вдруг внимание Петрока привлек раздавшийся неподалеку стук топора. Стучали так, будто топором в землю вгоняли колья. Петрок повернулся на стук. На возвышении по левую руку от Замчища Петрок увидел того самого высокого поляка, что недавно приходил к дойлиду
«Эге, и Зыкмун-то, видать, поспешает»,- подумал Петрок, подходя поближе.
То и дело дойлид-поляк заглядывал в свиток, который держал в руках. Петрок еще приблизился: было ему любопытно - так ли малевано в этом свитке, как у дойлида Василя. Мужик в монашеской скуфье, однако в сапогах и коротком армяке, приметил Петрока, крикнул:
— Кши! Пошел!
Дойлид-поляк оторвал взгляд от свитка, увидел Петрока, наморщил лоб.
Хлопец уже намеревался дать стрекача, когда его остановил негромкий оклик поляка.
— Погодь, хлопчик! Эй!
В голосе поляка Петрок не уловил ничего угрожающего. Наоборот, в этом неуверенном «Эй!» звучало даже нечто похожее на просьбу, что-то располагающее к себе. Петрок остановился.
— Подь ближей!
– позвал поляк.
Однако Петрок решил за лучшее оставаться на месте - кто его, ляха этого, ведает.
— То не тебя ли я видел на горе с паном Василем?
– спросил тогда поляк и сам пошел к Петроку.
Петрок насторожился.
— Може и меня.
Дойлид-поляк махнул мужикам, чтоб отошли, проследил, как сели те на хворост, разглядывая слегка подтаявшую к вечеру осклизлую черную землю, и только тогда тихо спросил:
— А скажи мне, хлопчик, ты кто будешь поважаному пану Василю?
— Племянником двоюродным. Моя мати...
— То добра, добра,- перебил поляк.- А пан Амельян пану Василю велика родня?
Петрок хмыкнул.
— Той Амелька нашему паробку кумов сват, во какая родня.
— Эге ж,- кивнул поляк.- То я и попрошу, хлопчик-чтоб ты поважаному пану Василю передал тихо два сло ва от меня. Весть у меня недобрая...
ХВОРЬ
Вечером Петрок напрасно мерз у ворот дойлидовой избы. Купец Апанас как увез дядьку Василя к себе на угощение, так откланялся тот после третьих петухов, не помня уж, в каком он и месте. В провожатые гостю отправил купец паробка - велел ему везти Василя на гнедом да и оставить на дойлидовом подворье и лошадь, и возок в придачу. Наутро Василь Поклад долго недоумевал, разглядывая щедрый сей подарок, однако обратно отправить не отважился - поди, толкуй теперь купцу, что принял-де понарошку, по хмельной дури. «Вот уж истинно - пей, да дело разумей,- с досадой рассуждал Василь Поклад.- Теперь как откажешься принять залежалую плинфу, что подсунул Апанас? Ах, наваждение!»
Хмурый, Василь Поклад выхлебал два ставца квасу и с тем отправился на Дивью гору, так и не притронувшись к еде, поданной на стол расторопной сестрой.
С утра нагрянул на гору отец Евтихий с попами да дьяконами - храм смотреть. Петрок уж и так и эдак норовил со своей вестью к дядьке Василю пролезть, а тому все было недосуг. Сначала и почнет будто слушать, да тут же отмахнется от племянника, морщась, и опять знай свое долгогривым ведет.
Попы долго оглядывали царские врата, которые серебряник Пахом Сытый чеканил. Остались довольны. А затем к фрескам приступили. И тут поп Евтихий нахмурился.