Мстиславцев посох
Шрифт:
Заслышав этот крик, выбегали из дворов дюжие детины в коротких, подпоясанных кушаками кафтанах, натягивая кожаные рукавицы, береженные для такого потешного дела.
— Боярские слободских побивают!
– новую весть разносили добровольные глашатаи.
— А-а, так!
– тут уж и постарше мужики выламывались из сеней, отшвыривая повисавших по бокам домашних, не слушая причитаний баб.
Федьку Курзу купеческий сын, косая сажень в плечах, уже дважды кулачищем валил наземь, а неуемный плотник снова поднимался, наскакивал на недруга, норовил поемчее ударить под дыхало.
—
– кричал Федька и хорьком вился вокруг купеческого сына, пока тот снова не достал его по уху.
Тут Калина подоспел, рыкнул по-медвежьи, пригнул лобастую простоволосую голову (шапку давно Филька подобрал, носил вместе с братниной за пазухой). Калину мстиславльские бойцы уже приметили, опасались его пудовых кулаков, разивших наповал. Дрогнул молодой купец, отступил, оглядываясь, ища подмоги. Емелька, боярский сын, католик-перекрест вынырнул сбоку, ахнул Калину в самый висок. Пошатнулся боец, схватился за висок - вся ладонь в крови.
— Железом?!
– взревел он, побежал к ближнему тыну, шатнул толстый кол.
— Железьем боярские бьют, гирьки в рукавицах держат!
– понеслось во все концы.
— И тут неправдой хотят взять, живоглоты!
С озера побоище вновь перемещалось на улицы, кое-где в боярских дворах трещали под ударами высокие дубовые ворота.
В городском замке спешно строились гайдуки, готовились на подмогу боярским...
Тадеуш Хадыка тайно доносил в Вильню: «А на колядки черные люди побоище кулачное учинили. Сперва меж собой, а потом паробки да мурали-камнедельцы слободские с иньшим ремесленники принялись шляхту да бояр, верных короне, бить, а иных и до смерти...»
В легком возке, изрядно хмельной подъехал к озеру поглазеть на побоище дойлид Василь. Приметил Петрока, который держал шубу Федьки Курзы и братнину шапку, поманил к себе.
— Славно бьются, ой дивно!
– притопывал меховым сапогом дойлид, стоя в возке.- Вот бы взял сам, да туда, Степке на подмогу. А? Однако стар, видно, ужо. Ну какой-нибудь Калина ахнет по затылку! Э-э, и у тебя вот нос сливою. Ай досталось? Ну молодец. За битого двух небитых дают. Однако мать выдерет небось. А? Ты Степке-то передай, коли голову убережет, завтра поедем медведя полевать. Нет, от слов своих не отрекаюсь - беру тебя, беру, пострел. И перед матерью, Евдокией, словечко, так тому и быть, замолвлю.
Петрок запрыгал от радости.
ВСТРЕЧА С ЗУБРОМ
Морозило знатно. Потому Евдокия Спиридоновна поначалу и слушать не хотела, чтоб Петрока в леса выправлять. Однако дойлид Василь уговорил-таки сестру.
— Ох-хо-хо!
– вздыхала мать, наблюдая, как мечется по горнице Петрок. В портах на меху, подаренных Василем Покладом, был он подобен в движениях на годовалого медвежонка. Дойлид Василь, расставив ноги в обширных волчьих сапогах, сидел на лаве, довольно поглядывал на резвого хлопца.
— Дядька Василь, лук со стрелами брать ли?
– суетился Петрок.
— Брать, брать. Медведя не уполюем, тетерю подстрелим - и то добыча.
У дойлида Василя сборы были короткими, хоть и бражничал перед тем дня три у
Памятуя былые пристрастия друга своего, велел дойлид Василь положить в возок под волчью полсть рыбы сколько-то связок и копченой и ветряной, также икру белорыбицы да луку к ней, уксусу. С собой взять велел также большую плетенную из лыка солоницу - божий человек сколько раз жалобы передавал со странниками, сольцы спрашивал. В широкий бурак из бересты и с деревянным кленовым дном поставили горшок тушеного мяса пополам с горохом - в дороге теплого пожевать.
Мушкет фряжский Василь Поклад заботливо завернул в холстину. Степка тоже был при оружии - топорик на длинной рукояти да копье взял.
В пару к гнедке пристегнули каурого жеребчика - его дойлид одолжпл у того же Апанаса Белого.
Петрок сел первый. Ноги под волчью полсть, в сено спрятал, откинулся на мешок с овсом. Дойлид Василь сбежал с крыльца, размашисто перекрестился.
— Ну тронем!
Застоявшиеся лошади взяли резво.
До городских ворот охотников провожал Филька - его дойлид Василь по малолетству не взял. Филька стоял сзади возка на полозьях, шумно дышал Петроку в затылок, завистливо вздыхал.
Верст пять ехали вверх по реке. Затем по приметам, известным одному дойлиду Василю, свернули вправо, поднялись в леса. Меж старых, любая в два обхвата, сосен шел одинокий, недельной примерно давности полузаметенный поземкой санный след да бежала лыжня. Тут неведомо кем и когда проложенная вилась лесная дорожка. Где она кончалась, тоже никто не сказал бы, скорее всего где-либо в глухомани вдруг расплеталась малыми тропками, а те пропадали в чаще, так никуда и не ведя.
Поглядывая на закутанные в снега вековые деревья, Петрок и Степка приумолкли. Дойлид Василь тихонько посвистывал, бодрил коней, которые шли по брюхо в снегу. Петроку казалось, будто лес притаился, следит за пришельцами сумрачными стариковскими глазами. Дойлид Василь вытащил из холстины мушкет - вдруг волк набежит.
Версты через три посветлело - стали попадаться дубы. По прогалинам, от дерева к дереву, распустив пушистые хвосты, перебегали белки. Они громко цокали, с высоких сосен разглядывая возок, роняли вниз вышелушенные шишки и маленькие веточки хвои. Дойлид Василь пристально разглядывал одиноко стоявшую на полянке могучую ель. Вершина ее едва не касалась туч.
— Велика, а никакого в ней лишку, до того стройна,- оживленно говорил дойлид Василь, задрав заиндевелую бородку.- Тут, дети, тут учиться потребно нам, как строить. Смекайте, в память берите божий промысел.
Степка шевельнулся, толкнул Петрока в бок.
— Видал? Зубр! Петрок завертел головой.
— Где это?
Дойлид Василь встрепенулся.
— Тихо!
– зашипел он, одной рукой осаживая лошадей, а другой нащупывая настывшее железо мушкета.
Петрок увидал наконец, ахнул.
— Ну зверина!
Зубр стоял возле самой дороги, по мохнатую грудь утопая в снегу. Голова его была наклонена, черные ноздри раздуты. В полукружье рогов лесного великана могло бы свободно усесться не меньше двух мужиков.