Мулен Руж
Шрифт:
Итак, зима близилась к концу. Ледяные февральские ветры сменились мартовскими паводками, превратившими Сену в грязный поток. На улицах и крышах таяли последние островки снега, и похожие на змеек ручейки устремились вниз по водосточным желобам и канавам. С приходом апреля в воздухе появилась особая мягкость, на бульваре Клиши дружно зазеленели ветки каштанов, по небу поплыли пушистые белые облака. То и дело на землю проливались теплые дожди, от которых приходилось укрываться под тентами кафе.
Весна вступила в свои права. Между булыжниками на мостовых Монмартра
Вот так, в атмосфере безмятежного восторга подошел к концу второй год его обучения.
После шумного Монмартра Мальром показался очень тихим. Конечно, здорово было снова жить с матерью, подшучивать над тетушкой Армандин, отправляться после обеда на прогулку в новенькой синей коляске и играть в шашки с аббатом Сула. Но все это не шло ни в какое сравнение с застольями у Агостины, спорами в «Нувель» и глинтвейном в «Эли».
Однажды сентябрьским вечером он сказал матери:
– Это последний год у Кормона, нужно будет писать работу для Салона. Мне понадобится собственная студия.
Графиня даже не подняла глаз от вязанья.
– Да, понимаю, – отозвалась она. – Начни подыскивать себе студию сразу же, как мы возвратимся в Париж.
Глава 6
Дом номер 21 на улице Коленкур являл собой добротное четырехэтажное здание с зелеными ставнями и изящными железными балкончиками. Над всем этим былым великолепием витал унылый дух благородных экспериментов, потерпевших абсолютную неудачу, ибо затея изначально была безумной.
Возведенное вскоре после Франко-прусской войны неким господином Левалье здание по задумке создателя должно было стать первой ласточкой великолепного проекта, целью которого была сдача внаем роскошных квартир благочестивым зажиточным семьям. Поначалу арендаторов восхитили по-деревенски свежий воздух Монмартра и роскошные апартаменты – газовые светильники на каждой лестничной площадке, туалет на каждом этаже, а в двух квартирах даже собственные ванны, – а также обходительность и приветливость консьержки, мадам Мишлен Лубэ.
Однако очень скоро жильцы ощутили на себе и неблагоприятное воздействие нравственной атмосферы Монмартра. Вечером по дороге домой благочестивым мужьям приходилось продираться через кордоны проституток, которые нахально норовили ухватить под локоток, обещая им незабываемое удовольствие, которое не могли обеспечить благоверные. Некоторым из этих господ удавалось-таки добраться до дома в тот же вечер, другим – нет. Вскоре начались ожесточенные
В течение нескольких месяцев дом пустовал. Наследники господина Левалье – сам капиталист тихо скончался, к счастью не застав краха своего предприятия, – велели мадам Лубэ снизить требования к моральному облику арендаторов до того предела, чтобы сдавать жилье всем желающим, располагающим достаточной суммой для внесения ренты. Таким образом, когда через несколько дней заявилась местная потаскуха в боа и чулках в сеточку и поинтересовалась о квартирке на втором этаже, то у мадам Лубэ не было иного выбора, кроме как взять ее грязные деньги.
Затем на четвертый этаж въехал рыжий великан-художник. Он сразу же взялся за дело. Для начала сломал перегородку между двумя комнатами, превратив помещение в просторную студию. Обломки стены выволок на лестничную площадку и бросил их там. Затем проделал огромное окно в стене. Прохожие, мягко говоря, были ошарашены, когда откуда-то сверху на них сыпались куски кирпича. Они задирали головы и грозили кулаком художнику, который плевал на них с высоты своего положения. Мадам Лубэ была вынуждена вмешаться. Несколько раз она поднималась наверх и принималась стучать в дверь. Когда же дверь наконец распахнулась, то перед мадам предстал совершенно голый потный художник с молотком в руке и с растрепанной бородой, обсыпанной штукатуркой. «Ну, не здорово ли? – восторженно взревел он. – Теперь я могу рисовать. Теперь у меня есть студия!» Эксцентричный жилец был насильственно выдворен из дома ажанами, когда начал выпиливать в двери дыры – для вентиляции.
С тех пор дом Левалье заселяла разношерстная местная публика. Краска постепенно сошла с его стен. Затем начала отлетать штукатурка с потолков, коридоры заполонили тараканы. Горестно вздохнув, мадам Лубэ убрала в сундук аккуратное платье из альпаки и корсет из китового уса. Она научилась закрывать глаза на происходящее, принимать всех подряд арендаторов, изначально ожидая самого худшего и обычно получая ожидаемое. Целыми днями она просиживала в своей каморке, посвящая время чтению газет, уходу за геранью, горшок с которой она выставляла на подоконник с приходом весны, и подолгу разговаривая с Мими, полосатой бездомной кошкой, ставшей ее лучшей подругой и собеседницей. Она превратилась в толстую старуху с двойным подбородком, единственный столп благочестия среди беспутства Монмартра.
Тем октябрьским утром 1885 года она стояла у окна кухни, попивая кофе со сливками и глядя на то, как из чрева уходящей ночи появляется новый мрачный и дождливый день.
– Ну что за место этот Монмартр! – вздохнула она. – Ужасное место!
Еще какое-то время мадам Лубэ созерцала залитые дождем оконные стекла – толстая круглолицая женщина в широкой коричневой юбке и шали. Ее седеющие волосы были собраны на макушке в крохотный пучок размером не больше яйца, а в глазах застыла тоска деревенской жительницы, волею судьбы вынужденной жить в городе.