Муля, не нервируй… Книга 2
Шрифт:
Вот гад! По сути это не завуалированное давление на общественное мнение.
— Одну минуту! — я встал с места и громко сказал, — не всем ещё дали слово! Я ещё не выступил!
— А вы собственно кто такой? — мазнул по мне пренебрежительным взглядом толстопузый, и с возмущённым видом обратился к залу, — кто пустил сюда посторонних?
Но мне на его возмущение было чихать. Я уже шел к трибуне.
— Позвольте представиться, — громко сказал я, — Бубнов Иммануил Модестович!
На зал моментально рухнула оглушительная тишина. С задних рядов тянули шеи,
А я продолжил:
— Сейчас идёт обсуждение ситуации, которая напрямую связана с моей семьёй. Жаль, что для этого вы выбрали время, когда Модест Фёдорович в отъезде и не может сказать в свою защиту и в защиту аспирантки ни слова. Поэтому возьму эту функцию на себя. Ведь согласно регламенту, семью опрашивать вы тоже собрались. Так почему бы не сделать это здесь и сейчас?
И для аргументации я обезоруживающе улыбнулся и развёл руками.
— У нас не планировалось опрос всей семьи Бубнова, — моментально влез толстопузый, — кроме того, мы планировали поговорить только с Надеждой Петровной.
— Считайте, что я уполномочен нею, — опять улыбнулся я и спросил зрителей, — вы же не возражаете, товарищи? Позволите мне, как сыну, сказать пару слов тоже?
— Говорите! — закричала со своего места Зинаида Валерьяновна.
Её возглас подхватило ещё несколько человек, но поддержка оказалась вяленькой.
Мда, не только у Раневской проблемы с нетворкингом. Придётся с Мулиным отчимом поработать тоже. Иначе, я смотрю, он тут надолго не задержится. И научные регалии ему не помогут.
Но пауза затянулась, поэтому я сказал:
— Товарищи! Что мы сейчас обсуждаем? Я не совсем понял. В чём суть вопроса? Что Модест Фёдорович симпатизирует такой красивой и умной аспирантке?
Все взгляды моментально скрестились на Машеньке. Она вспыхнула, но спину держала ровно.
А я продолжил:
— Уверен, что любой половозрелый мужчина его поймёт и одобрит.
— Товарищ Бубнов, мы сейчас обсуждаем аморальное поведение Сазоновой, — недовольным голосом вмешался толстопузый, — у нас, в советском обществе не принято разрушать семьи.
— Как представитель семьи Бубновых ответственно заявляю — товарищ Маша Сазонова никакую семью не разрушала. Вас кто-то ввёл в заблуждение. И, очевидно, сделал это с далеко идущей целью! — сказал я.
В зале загудели. Толстяк постучал по графину.
— Поясните! — лицо толстопузого перекосило.
— Охотно поясню, — кивнул я, — Сазонова не разрушала никакой семьи, так как семьи давно уже нет.
В зале поднялся такой шум, что толстяк аж подскочил с места и принялся кричать, чтобы навести порядок. Наконец, минуты через полторы, все утихомирились, и он сказал:
— Что это значит?!
— Это значит, что моя мать ушла жить к моему отцу. И Модест Фёдорович абсолютно свободен, — сказал я и зал опять загудел.
— В каком смысле? — растерялся толстопузый. — К какому отцу?
— К моему настоящему биологическому отцу, — сказал я и добавил, — Модест Фёдорович Бубнов — мой приёмный отец.
В зале опять взорвались криками и шумом. Люди переговаривались,
Я взглянул на Машеньку — она сидела ошарашенная, растерянная, с огромными от изумления глазами.
Толстопузый бросил на меня укоризненный взгляд и принялся успокаивать взбесившихся от таких невероятных новостей химиков.
Когда все успокоились, я продолжил:
— Я ещё раз заявляю — Модест Фёдорович Бубнов — свободный человек. И Маша Сазонова — тоже свободный человек. Они оба — взрослые совершеннолетние люди. Нашей советской Конституцией двум разнополым людям любить друг друга не запрещено. Поэтому считаю, что обсуждать этот вопрос дальше смысла нету.
— Эту информацию ещё нужно проверить! — подскочил Попов, — давайте сделаем запрос в отдел кадров. Есть тут Мария Ивановна? Где Мария Ивановна?! Пусть скажет, приносил Бубнов справку о разводе?
Вот же гад. И не уймётся никак. И я едко сказал:
— А слова его приёмного сына, значит, недостаточно? И почему именно вы, товарищ Попов, так активно нравственность моего отчима отстаиваете? Вы в принципе такой высокоморальный человек, или это касается только личности Бубнова?
От моих слов зал грохнул от смеха. Смеялись все — и те, кто поддерживал Модеста Фёдоровича в этом противостоянии, и даже его противники. Уж больно комичным стало лицо Попова после моих слов.
— В таком случае я предлагаю постановить: товарищ Сазонова норм морали не нарушала. А собрание предлагаю закрыть, — торопливо подытожил толстопузый. — Расходимся, товарищи.
— Э, нет, товарищи! Так не годится! — сказал я, — этот вопрос теперь так просто закрыть нельзя! Сейчас нужно выяснить, почему аспирант Ломакина вдруг написала это ложное заявление в профсоюз. И какое отношение к этому имеет товарищ Попов.
— Мы сами разберёмся, — словно о несущественном, отмахнулся толстопузый. — В рабочем порядке.
Вот только не с тем он связался, и я терпеть не могу, когда обесценивают мои слова. Поэтому я жёстким тоном отчеканил:
— Товарищи! От имени семьи Бубновых, я прошу профсоюз разобраться, на каком основании Ломакина и Попов пытались очернить имя моего отца в его отсутствие, за спиной! Я прошу принять меры в ответ на клеветнические действия Ломакиной и Попова. Иначе я подам на них в суд за клевету! Я здесь был и всё прекрасно слышал. И ничего не намерен спускать. Прошу занести эти мои слова в протокол и ознакомить меня с протоколом под подпись!
В конце моей пламенной речи воцарилась тишина. А затем раздались одинокие хлопки. Я посмотрел — хлопала Зинаида Валерьяновна. За ней подхватила какая-то девушка. Затем — Маша. И буквально через миг — аплодировал весь зал.
Попов сидел мрачный, красный. Ломакину я в зале не видел. Хотя я её не очень хорошо рассмотрел.
После окончания собрания, которое вышло скомканным, я еле-еле отбился от любопытствующих и подхватив Машеньку, направился к выходу.
— Спасибо, Муля, — прошептала она хрипло. А потом не удержалась и добавила, — а про семью… это правда?