Муля, не нервируй… Книга 2
Шрифт:
Не знаю, как долго эти полторы минуты тянулись у них, а у нас данная сцена заняла несколько бесконечных, словно существование самой Вселенной, секунд. Которых вполне хватило бы, чтобы красиво поседеть. Однако мне даже этих секунд оказалось достаточным, чтобы сориентироваться. И пока Модест Фёдорович ещё только-только начал багроветь и приоткрывать в негодовании рот, а Машенька приготовилась не то упасть в обморок, не то совершить по примеру храбрых сынов страны Восходящего солнца сеппуку, я сказал уверенным и оживлённым тоном:
— Отец! Как
Модест Фёдорович автоматически кивнул, машинально принимая Машу в объятия.
— Угости, а то нервы совсем ни к чёрту!
Получив в своё распоряжение целую пачку, я сказал:
— Пойду покурю пока, — и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
За дверью послышались голоса. А я, удовлетворённо улыбаясь, отправился на кухню.
И наткнулся там на Фаину Георгиевну, которая курила, по обыкновению в форточку.
— А что это ты вдруг сигаретами разжился? — ворчливо спросила она, — уже у соседей не стреляешь… Получку выдали, что ли?
Всё это она произнесла крайне язвительным тоном. Явно не может мне простить предложение играть Лешего и скоморохов во второсортных постановках.
С одной стороны, я её вполне понимаю. Заслуженная артистка, любовь миллионов зрителей и тут на тебе! Да над ней завтра половина московской театральной тусовки ухахатываться будет. Но, с другой стороны, ей нужно проявить смирение, унять гордыню. Ну я не знаю, как это по-другому называется. В общем, снять корону хоть на немножко и обуздать свою «звёздную болезнь». И к этому, на мой взгляд, можно прийти только вот таким путём, через самоотречение.
Поэтому я ответил тоже не менее язвительным тоном:
— Гуманитарная помощь от афиканских собратьев.
Злая Фуфа хотела что-то сказать, но от моих слов умолкла и только молча курила, зыркая на меня.
На кухню вошла Белла и сказала:
— Всё шушукаетесь?
Не дождавшись ответа, спросила:
— А что за мачеха у тебя такая молодая, Муля? Вы же ровесники?
— Это она так хорошо сохранилась, — ответил я, задумчиво выпуская струю дыма в форточку, — а так-то ей за сильно пятьдесят.
— Да что ты втюхиваешь, Муля?! — возмущенно сказала Белла, прикуривая от конфорки, — ей лет двадцать-двадцать пять, не больше!
— Если женщина решила сохранить молодость, она её сохранит, невзирая ни на что, — поучительно сказал я и затушил окурок.
Так как возвращаться в комнату было неудобно, пришлось подкуривать вторую сигарету.
— Что-то ты много стал курить, Муля, — обличающе сказала Фаина Георгиевна и тоже подкурила вторую сигарету.
Я от комментария воздержался, а Белла сказала:
— Сегодня Софрон так кричал на Музу.
Я нахмурился, а Фаина Георгиевна насмешливо и красноречиво посмотрела на меня.
Я предпочёл взгляд не заметить, поэтому она не выдержала и едко сказала:
— Видишь, какой ты молодец,
— Нужно время, — буркнул я.
— Ну-ну, — ответила мне она многозначительным тоном с подтекстом.
Мы ещё немного поболтали на отвлечённые темы. Разговор, в основном, крутился вокруг свадьбы Ложкиной и Печкина, и вероятности примирения Пантелеймоновых. Затем дамы разошлись по комнатам. А я остался сиротливо стоять на кухне, крутя в руках злополучную пачку. Возвращаться в комнату было неудобно. Но и торчать всю ночь на кухне тоже не улыбалось.
Мои сомнения разрешил приход Модеста Фёдоровича.
Он вошел на кухню и сказал усталым голосом:
— Муля, дай сигарету.
Губы его при этом были припухшими и общий вид он имел лихой и немножко безумный.
Я сделал вид, что не заметил и протянул ему пачку.
— Спасибо! — поблагодарил он и машинально вернул пачку мне, — с ума сойти!
Я философски пожал плечами, чуть подумал и прикурил очередную сигарету. Эта уже третья. Понимаю, что не надо бы, но разговор, очевидно, сейчас предстоит серьёзный.
Модест Фёдорович и себе прикурил от конфорки, по моему примеру, и сказал, выпуская дым:
— Спасибо, сын!
Ну супер. Значит, всё образовалось. И я ответил:
— Как там Маша?
— Немного успокоилась, — вздохнул Мулин отчим.
— В общагу ей нельзя, — ответил я, — там эта Ломакина её изведёт. Да и вообще… все любопытствуют. Она девушка молодая, ей тяжело всё это…
— Мы сейчас уйдём, — Модест Фёдорович крепко затянулся.
— Куда? — удивился я, — Зачем? Она вполне может пожить у меня в коммуналке, сколько надо. И, кстати, что ты намерен делать дальше?
Модест Фёдорович как раз затягивался опять. При моих словах он вспыхнул и закашлялся. Откашлявшись, он тихо сказал:
— Мы решили пожениться. Понимаешь, в этом случае нет другого выхода.
Я понимал. Но комментировать не стал. Просто произнёс с серьёзным видом:
— Конечно, конечно.
Модест Фёдорович недоверчиво посмотрел на меня, но я сохранял на лице маску невозмутимости, и он успокоился, так как продолжил:
— Сейчас мы уйдём, — увидев скепсис у меня на лице, он торопливо сказал, — нет, ты не подумай, я её у себя поселять до свадьбы не буду. А то узнает Попов и опять начнётся. Я сейчас отведу её к Зинаиде Валерьяновне. Она одна занимает четырёхкомнатную квартиру. Уж где-то уголок для Маши она у себя точно найдёт.
— А с чего бы ей пускать к себе чужого человека? — удивился я, — она, вроде как старушка вредная…
— Муля! Эта старушка была соратницей твоего деда! — сказал Модест Фёдорович и, посмотрев на моё скептическое лицо, пояснил, — боевой подругой она была… считай, как второй женой, только настоящей.
У меня чуть челюсть не отпала. Вот это да! Значит, не только у Мулиной маменьки полный шкаф скелетов. Это, оказывается, у них семейное.
— Так что нормально она Машу пустит, — буркнул Модест Фёдорович и потянулся за второй сигаретой.