Муля, не нервируй… Книга 2

Фонд А.

Я специально говорил, не подбирая слова, больно, наотмашь бил этими злыми, но правдивыми словами. И Ломакина взорвалась, не выдержала:

— Что?! Думаешь, если ты глазки Менделееву построила, то уже всё хорошо?! — завизжала она, игнорируя меня и обращаясь только к Маше. — Да ты ему не нужна! Он же только про эту свою грёбанную науку думает! Поиграется с тобой и выплюнет!

Маша вспыхнула и не нашлась что сказать. Только стояла и открывала рот, словно выброшенная на берег рыба.

— А тебе какое дело? — зло спросил я, — будет

там у них что-то или не будет, твоё дело какое? А, Ломакина? Зависть? Или просто не можешь рядом находиться, когда кому-то хорошо?

Ломакина не ответила.

— Молчишь? И правильно, что молчишь. А что тут говорить? Ты себе растоптала всю карьеру. Хочешь, Ломакина дам совет? Не жди, когда Модест Фёдорович вернётся из Минска. Быстро собирай монатки и сваливай отсюда побыстрее. Куда-то подальше… ну, я не знаю…. целину там поднимать. Пока тебе ещё окончательно характеристику не испортили.

Ломакина ошарашенно смотрела на меня.

— Я говорю абсолютно серьёзно, — сказал я, — ты сейчас можешь поехать в какой-то забитый колхоз и начать жизнь заново. И может быть это у тебя ещё и получится. Там замуж выйдешь, фамилию поменяешь. Страна большая. А в Москве тебе теперь ловить нечего.

Я повернулся к Маше, она тоже стояла, словно загипнотизированная:

— Маши, вы собрались?

Она кивнула и мы вышли из комнаты, не прощаясь. Вслед нам донеслись горестные рыдания.

— А почему вы тут живёте? — спросила Маша, рассматривая пресловутую инсталляцию из семи предметов на стене, пока я искал по карманам ключ от комнаты.

— Потому что я не профессор, — ответил я.

— Нет, я не это имела в виду, — покраснела Маша, — у Модеста Фёдоровича ведь есть жильё. А вы живёте отдельно и не в самых лучших условиях.

— Воспитываю тело и дух, — ответил я пафосно, и Маша засмеялась.

Моментально открылась соседняя дверь и оттуда выглянула любопытная Белла.

— Муля! — воскликнула она, — а я тебя жду, жду! Хотела новости рассказать. А ты с девушкой…

— Это не девушка, — сказал я, — это моя мачеха.

Глаза у Машеньки стали как у той собаки из сказки про «Огниво». Там, помнится, у одной собаки глаза были как блюдца, у второй как колёса от мельниц, а у третьей, совсем побольше. Так вот у Машеньки были такие, что побольше.

Глаза у Беллы, кстати, стали примерно такими же. Она хотела то ли что-то прокомментировать, то ли спросить, но я как раз нашел чёртов ключ, отпер дверь и торопливо втянул туда Машеньку.

— Фух! — сказал я, — у меня соседки видят всё. И мышь не проскочит. Так что имейте в виду, Машенька, я буду знать про вас всё. Соседки расскажут. А если не будет о чём рассказывать, то сами сочинят.

Машенька хихикнула.

— Ну, вот так я живу, — я обвёл рукой комнату. — Так что располагайтесь. Сюда никто не придёт, вас не тронут. Хотя может кто-то из соседей заглянуть. Соли попросить. Или просто из любопытства. У нас

тут считай коммуна. Так что не пугайтесь, действуйте по обстановке. Я сейчас вещи свои тоже возьму…

— Мыльно-рыльные… — прыснула от смеха Машенька.

— Да, кстати, спасибо, что напомнили, их я тоже возьму.

И я не мешкая полез в ящик шкафа за бритвенными принадлежностями.

— Там вон стоит примус, — я показал, где именно, — смело пользуйтесь. Так-то посуды у меня не особо. Казана для плова нету. Но кастрюлька для кофе вон там стоит.

Я ещё показал где и что. Достал стопку чистого постельного белья:

— Бельё себе сами уж поменяете, ладно?

— Конечно, конечно, Муля, не беспокойтесь, — торопливо кивнула девушка.

— Так, вроде ничего не забыл? — я окинул взглядом комнату. — Постельное выдал, примус показал где, посуду показал. Продукты тоже показал. А что ещё?

— Да не хлопочите, Муля, я разберусь, — успокоила меня Маша, — тем более мне особо ничего не надо. Переночевать и всё.

— Ну, тогда я спокоен, — кивнул я.

— Муля, — нерешительно и смущённо сказала вдруг девушка, — а можно вас спросить?

— Конечно, Маша, — кивнул я.

— Только это такой вопрос… — она замялась.

— Смелее, — подбодрил её я, — всё, что знаю, скажу. И что не знаю… тоже скажу…

Но моя шутка не вызвала даже улыбку.

— Как вы думаете, Муля, как Модест Фёдорович отреагирует на всё это? — она подняла на меня огромные перепуганные глаза, и я понял, что до этого она изо всех сил храбрилась и изображала из себя неустрашимую Машу. А на самом деле она перепуганная.

— Нормально он отреагирует, — попытался успокоить её я, — взрослый человек, всё понимает. Тем более это из-за его вражды с Поповым. Если бы не он, то никому и дела не было бы, кто там кому глазки стоит…

— Он меня теперь отчислит из аспирантуры-ы-ы-ы… и будет думать, что я ради диссертации-и-и-и… — она вдруг разрыдалась.

— Тише, Машенька, успокойтесь, — попытался успокоить её я, — ничего ужасного не будет. Всё разрулим.

— Ыыыыы… — рыдала Машенька.

Я обнял её за плечи, и она ещё сильнее зарыдала у меня на груди.

— Тише. Тише. Всё хорошо, — успокаивающе бормотал я, гладя её по голове.

И в этот момент дверь в комнату резко открылась со словами:

— Муля, я только что узнал…

Я обернулся — на меня огромными глазами смотрел… Модест Фёдорович.

Глава 6

Сцена, которая за этим последовала, дала бы фору пресловутой финальной сцене из «Ревизора»: «… вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»… Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами. Прочие гости остаются просто столбами. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается!'.