Муля, не нервируй…

Фонд А.

— Тогда садись и рассказывай! — велел я и гостеприимно отодвинул ей стул.

— Ах, Мулечка, я так за тобой соскучилась! А Модест, ты даже не представляешь… — взахлёб защебетала она, заламывая от волнения руки.

— Вот ты мне сейчас всё подробно расскажи, и я буду представлять, — прервал поток эмоций я и добавил, — я сейчас чаю подогрею. Только мне угостить тебя сейчас нечем — до получки ещё три дня. Так что извиняй.

— Ты голодаешь, Муля! — горестно всплеснула руками женщина (ну вот у меня пока язык не поворачивается мысленно называть её матерью, хоть вслух и называю) и бросилась к саквояжу, что стоял у порога, — вот пирог с почками, как ты любишь. Дуся передала.

Я еле удержался, чтобы не спросить, кто такая эта Дуся.

Но тут она принялась хлопотливо извлекать из саквояжа пирог, какие-то пахучие булочки с корицей, миниатюрные лакированные пирожочки, кольцо домашней колбасы и… тадам! Фаршированную рыбу! Большую. Так что о Дусе я уже забыл, зачарованно наблюдая за нею.

В общем, голодная смерть мне больше не грозит.

— Ух ты! — восхитился я, — спасибо, мама! Ты меня спасла от голодной смерти!

Женщине похвала сильно понравилась, она вспыхнула от удовольствия и улыбнулась. Не помню, я уже говорил, что улыбка у неё была очень красивая.

Интересно, откуда у такой красивой и эффектной женщины такой страшненький сын? В папашку, небось, пошел?

— А теперь рассказывай, — молвил я, когда стол был накрыт, чай вскипел и мы просто ужинали за столом, я наяривал восхитительные пироги, рыбу и колбасу, а Мулина мать сидела, подперев голову рукой и с умилением смотрела на меня.

Вот, кстати, никогда не понимал, почему женщины, особенно возрастные, так любят смотреть, когда едят?

— Муля, — после длинной паузы, сказала, наконец, женщина и с тревогой посмотрела на меня, — Мулечка, может, ты уже помиришься с отцом? Он так переживает…

Последние слова её прозвучали жалобно.

Оппа! Семейная драма? Сантабарбаровские страсти? Так Муля, оказывается, гордый принц Гамлет? Или бедный Йорик? Честно говоря, я совершенно не знал, что ей говорить. Потому что не понимал, что там произошло. И вот как мне узнать? Я же совершенно не ориентируюсь.

Раздумывая над ситуацией, я откусил пирог, неспешно пожевал и сказал:

— Как вкусно… мммм…

— Дуся специально для тебя испекла, — с удовольствием засияла женщина, но потом её взгляд опять наполнился тревогой, — так что ты скажешь, Муля? Так дальше продолжаться не может! Я скоро сойду с ума!

Я задумался, что ответить, чтобы не накосячить на будущее. Поэтому сказал:

— Знаешь, а ведь ты права, мама. Ты абсолютно права, — и для аргументации согласно покачал головой с многозначительным видом.

Женщина просияла и уже что-то хотела добавить, но я не дал:

— И я понимаю, что тоже совершаю ошибку…

От улыбки этой женщины теперь можно было зажигать звёзды.

— Вот только, где именно я не прав, мне понять сложно, мама. Эмоции мешают, — печально сказал я, и посмотрел на неё. Женщина захлопала глазами и настороженно спросила:

— Муля, что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, мама, жизненного опыта у меня маловато, чтобы выводы правильно сделать, — ответил я и лицо женщины разгладилось, она согласно кивнула, а я предложил, — давай сделаем так, мама. Ты расскажи всю историю с самого начала, и причину нашей размолвки со своей точки зрения. А я сравню со своим виденьем и потом попробую сделать выводы. Мы вместе с тобой попробуем. Хорошо?

Женщина с довольным видом кивнула и принялась сбивчиво рассказывать. Пару раз, конечно, пришлось направлять её воспоминания в конструктивное русло. Но, в принципе, суть конфликта я уловил.

А дело было вот в чём.

Жила-была девушка по имени Наденька. Это мать Мули, если что, но тогда матерью она ещё не была. И происходила Наденька из хорошей семьи. Отец — Шушин Пётр Яковлевич, известный профессор, академик, светило науки в области химии. Семья ни в чём не нуждалась. Была у Наденьки ещё и старшая сестра, Лизонька. Эта так вообще подавала большие надежды. Причём настолько большие, что после окончания женских курсов в Москве махнула не куда-нибудь, а аж в Цюрих, училась там в университете, блестяще его закончила. А после осталась на кафедре физической

химии. А вот Наденька, в отличие от серьёзной Лизоньки, наукой совершенно не увлекалась, вместо этого предпочитала танцы, театры и тому подобную чепуху (по мнению отца Наденьки). И дотанцевалась Наденька до того, что её сразил очередной воздыхатель. Звали его Павел Григорьевич Адияков. Он был успешным предпринимателем, как сейчас говорится, владелец заводов, яхт и пароходов. Заводами он, конечно не владел, но семья его занималась многими торговыми делами, связанными, прежде всего с мехами, лесом и продуктами. Вроде неплохой вариант. Но для семьи Наденьки, где во главе всего ставилась наука и прогресс, породниться «с торгашом», как его презрительно называл Пётр Яковлевич, было неприемлемо. И Наденьке было указано на недопустимость такого знакомства, поставлено на вид и предложено подумать о своём поведении. Иначе Наденьке придётся уехать к тётушке в провинцию, куда-то в глушь, аж под Саратов. Перспектива провести молодость в деревне пугала Наденьку до крика, но любовь оказалась сильнее и оторваться от кавалера она не смогла.

Когда Наденька очнулась — было уже поздно, она находилась крепко на сносях. А незадачливый кавалер как раз уехал куда-то чуть ли аж не за Иркутск по своим «барыжьим» делам. Наденька осталась одна. Дома разразился жуткий скандал. Почётный профессор грозился то убить Наденьку, то сослать в монастырь, а то и вообще отречься от беспутной дочери. Всё уладила маменька. Она, конечно, профессором и академиком не была, но зато была женщиной мудрой и практичной (раз сумела аж целого профессора женить на себе) и именно она быстро сориентировалась. Наденьку выдали замуж за аспиранта профессора, Модеста Фёдоровича Бубнова. Взамен ему была обещана полная помощь в защите диссертации, тёпленькое местечко на кафедре, и плюс материальные блага. Ведь старшая Лизонька осталась в Цюрихе, так что вся надежда получить свой законный стакан воды в старости, была только на Наденьку и отпускать её от себя, и, тем более ссылать в монастырь, было никак нельзя.

Хваткий аспирант смекнул, что дважды судьба такие подарки не дарит и, как в своё время Илья Ульянов, женился на «порченной» профессорской дочке. Когда родился мальчик, его назвали Иммануил. Отчество у него было само собой — Модестович.

Прошло время, аспирант сделал головокружительную карьеру, для чего были подтянуты все ресурсы папеньки-профессора. Здесь нужно отдать должное Модесту Фёдоровичу, ни разу, за всю свою жизнь он не попрекнул Наденьку её ошибкой (а в те времена к таким вещам относились очень сурово). Иммануил, он же Муля, жил в доме Модеста Фёдоровича, как за каменной стеной. Более того, у Модеста Фёдоровича своих детей не случилось, поэтому всю любовь он направил на Мулю. И даже то, что Муля оказался не способен ни к наукам, ни к любой другой созидательной деятельности, не отвернуло отчима от него. И для Мули готовили хорошее будущее: защиту диссертации и тёпленькое место ученого секретаря при каком-нибудь НИИ. Так что жизнь должна была казаться ему прекрасной, понятной и необременительной.

Гром грянул, откуда не ждали. Из Сибири вернулся «торгаш» Адияков. И Наденька, только увидев его, опять потеряла голову. Более того, она призналась, что Муля — это его сын. Адияков обрадовался и предложил Наденьке бросать своего профессора и жить с ним семьёй. Что Наденька с радостью и сделала. А вот Муля с родным отцом общий язык не нашел, при этом с отчимом он тоже рассорился и ушел, гордо хлопнув дверью, «на свои хлеба».

Наденька задействовала все свои связи, а также связи бывшего мужа и нового мужа. Поэтому Муля был пристроен на тёпленькое местечко в Комитет по делам искусств СССР, в отдел кинематографии и профильного управления театров, методистом. Работа была непыльная. Более того, стараниями маменьки ему была выделена комната в коммунальной квартире (в те времена с этим делом было строго и отдельные квартиры давали даже не всем народным артистам и учёным).