Муля, не нервируй…

Фонд А.

Не знаю, сколько я вот так пролежал бы (кажется, даже и задремал немного), но в дверь постучала Дуся:

— Муля! Выходи уже! Через пять минут ужин!

Когда я, чисто вымытый, выбритый, в пахнущей свежестью хрустящей домашней одежде и в одном из халатов Мулиного отчима, сидел за столом, Модест Фёдорович сказал торжественным голосом:

— Да, Муля! Ты прав! Я думаю, что из этого может что-нибудь и получиться.

Дуся, которая как раз накладывала нам бигус и горячие драники, с гордостью посмотрела на меня и улыбнулась.

Домой

я заявился поздно. И отчим, и Дуся, в один голос уговаривали меня остаться ночевать. Но я не согласился. Потому что это будет начало ограничения моей свободы. Стоит остаться на ночь всего один раз, а потом сразу будет и второй, и третий. И так, незаметно, я однажды останусь там и больше не вернусь в коммуналку. А мне нужно пожить ещё какое-то время тут, выполнить свои задачи. Не люблю оставлять незаконченные дела за спиной. Верю, что это сильно портит карму.

Когда я уходил из отчего дома, остро встал вопрос с одеждой. Изгвазданные, провонявшиеся тухлым чесноком вещи, Дуся категорически не отдала. Сказала, что и за один раз не отстирает, поэтому понесёт в какую-то особую, известную только ей и только «для своих» прачечную (общественным прачечным Дуся категорически не доверяла).

Модест Фёдорович горячо поддержал. И мне были продемонстрированы Мулины наряды, которые он, после ссоры с отчимом, легкомысленно отверг. Я его юношеского бунта вообще не поддерживал, поэтому с интересом проинспектировал гардероб своего реципиента и выбрал три более-менее нормальных костюма (похожих на привычные мне из моего времени), дюжину рубашек и исподнее тонкого полотна, почти похожее на современное, к которому я привык. Оказывается, это Наденьке привезли аж из-под Парижа.

Поэтому домой я возвращался груженный, аки верблюд (учитывая еще то, что Дуся подсунула мне кастрюльку с остатками бигуса, сверху которого она напихала в несколько слоёв драников. Также я не отказался от коробки с хорошим кофе (тот, что я прикупил в магазине был плохого качества и жутко мне не нравился).

В коммуналке я уловил странный, но приятный, запах. От которого аж сердце сжималось.

Быстренько отнёс вещи в комнату и прошёл полюбопытствовать на кухню.

И всё понял.

Это был запах моего детства. Знакомый и такой любимый.

У плиты стояла Лиля и делала леденцы из жжённого сахара в ложках!

Я подошел как раз к концу процесса, когда она смочила ложки с леденцами водой прямо под краном и выложила на тарелке.

— Привет, — улыбнулся я, — а я-то думаю, чем здесь пахнет так вкусно?

— Привет, — вернула мне ответную улыбку Лиля и принялась отмывать кастрюльку, пока не застыло, — да Колька уже все уши прожужжал. Хочет ведь сладкого, а у нас в театре до получки ещё два дня. А Гришка со своими дежурствами уже почти неделю дома не появляется. Мама завтра уедет, а они так и не увиделись.

Она грустно вздохнула, а я мысленно усмехнулся.

— Как там новый сосед ваш? Притёрлись уже?

— Орфей? — на Лилиных щеках появился румянец, который изумительно ей шёл. — Он замечательный! И такой талантливый! И такой

одинокий!

Её глаза затуманились, а я впервые подумал, что убирать Гришку аж на неделю из дома было отнюдь не самой лучшей идеей.

Но сказать ничего не успел, Лиля сообщила:

— А ты где весь день был? Тебя какой-то парень искал.

Парень? Вряд ли это с работы. У нас всех сотрудников погнали на субботник, на разные объекты, но всех.

— Что за парень? — спросил я.

Лиля пожала плечами и ответила:

— Парень, как парень. Два раза приходил.

Мы ещё немного поболтали и разошлись, так как было уже поздно.

Хоть спать я лёг почти за полночь, но на работу проснулся вполне выспавшимся и полным бурлящей энергии. Вот что хорошая ванная и замечательный ужин с человеком делают! Чувствую себя так, словно и не проработал всю неделю без выходных.

А на работе, я только зашел на секунду в свой кабинет, чтобы показаться, а затем направился в отдел кадров. Пора разобраться, что собой представляет этот странный мажорчик-бунтарь Муля Бубнов.

Очевидно, всё искусство СССР было сосредоточено именно в отделе кадров. Иначе я никак не пойму, почему под этот отдел была отведена территория практически в пол-этажа. Отдел кадров состоял из трёх отделов: непосредственно самих кадров, канцелярии и архива.

Я пока со всем этим разобрался, чуть с ума не сошёл. Хорошо, что там крутилась одна из подруг кареглазки (имя её я не знал), которая и подсказала куда идти.

— Муля, а зачем тебе отдел кадров? — спросила она, когда я её поймал в коридоре.

— Увольняться хочу, — пошутил я, печально вздохнул, — доконали они меня со всеми этими стенгазетами и дополнительными поручениями безо всякого повода.

— Что за дополнительные поручения? — насторожилась девушка. — И как это увольняться?! Муля, ты что?!

Я рассказал ей о вчерашнем субботнике и как нам с Володей за то, что мы справились быстро, хотели ещё работу Барышникова с дружками накинуть. Понятное дело, о некоторых нюансах я умолчал. Но впечатление создал нужное. Девушка ушла шокированная. Таким образом информационная бомба запущена. И если ответственные товарищи надеялись делишки Барышникова скрыть и сделать меня виноватым, то теперь им будет сделать это значительно труднее.

Ну, а дальше я ещё что-нибудь эдакое придумаю.

— Здравствуйте! — сказал я, заглянув в нужный мне кабинет отдела кадров.

— А! Бубнов! — обрадовалась мне полноватая женщина в роговых очках и с огромной бабеттой. — А я тебя уже искать собиралась.

— Что случилось? — слегка напрягся я.

— Да ты расписаться в приказе должен, — сказала женщина и вытащила откуда-то из недр стола тоненькую папочку, немного в ней порылась и извлекла нужный листочек. — Вот здесь.

— Что за приказ? — с подозрением спросил я, не ожидая от этого ничего хорошего.

— Так мы тебя в комиссию по инвентаризации включили на второй квартал. Так-то ты по графику стоишь на третий, но Галя Пономарева в декрет ушла. А заменить сейчас некем. Придётся выручать.