Муравьи революции

Никифоров Петр Михайлович

Наконец читинский чемпион ушёл и не вернулся. Игрок нашей партии лежал на нарах и не желал ни с кем разговаривать. Его приближённые тоже ходили хмурые. Оказалось, что читинец побил нашего игрока — выиграл все наличные деньги у нашей шпаны и «забастовал»: под «вещи» играть отказался.

Подходил срок нашей отправки из Читы на Амурку. Ждали только инспектора каторжных тюрем. Приехал и инспектор. На следующий день нас выстроили. Я стал в заднем ряду «подальше от глаз начальства». Надзиратель командует:

— Смир-р-рн-на-а-а!!!

В камеру в сопровождении всего тюремного начальства вошёл Гольдшух.

— Вот тебе фунт… пропала

Амурка! — Я сжался, стараясь быть незаметным, за спиной стоявшего впереди.

Гольдшух остановился посредине камеры и, напыжившись, крикнул.

— Здарова-а!

Партия ему недружно ответила:

— Здравия желаем ваше превосходительство!

Гольдшух пошёл по рядам. Подходит ко мне.

— Неужели гад узнает?

Подошёл, смотрит на меня; я делаю равнодушный вид. Посмотрев на меня, он обратился к начальнику тюрьмы:

— Куда идёт?

— Здесь все на Амурскую дорогу, — ответил начальник. Гольдшух ничего не сказал и вышел со свитой из камеры. Сердце у меня упало: неужели узнал… и нужно же было на него нарваться: жди теперь гадостей…

Гадость явиться не запоздала. На следующий день партия ушла на Амурку, а я остался в Чите и через три дня покатился обратно в Александровский централ.

С тяжёлым сердцем я возвращался в Александровск. Надежды на волю остались там, за Читой. Впереди перспектива жизни в четырёх стенах.

Четырнадцатая камера встретила меня шутками.

— Эй, Петро, ты не туда приехал, Амурка-то там, на востоке!

Начались расспросы: в чём дело, почему вернулся?

Рассказал им про мою молчаливую встречу с Гольдшухом.

— Генералом, говоришь, стал… вот гадюка… какой же подлостью надо обладать, чтобы при царском строе да ещё по тюремному ведомству еврею в генералы вылезти!

— Как он тебя ещё в Аккатуй не закатал, к Высоцкому!

— Давай опять его в старосты. Поездил, будя: делом надо заниматься, — предложил пензяк Архипов.

Через неделю я уже опять делил мясо и тянул лямку камерного старосты.

Пришло известие, что фракция большевиков Государственной думы осуждена в ссылку. По этому поводу меньшевики пытались зубоскалить над нами:

— Что-то рабочие не больно за вас дерутся.

— Не дерутся, так будут драться. Думские зубры лучше вас знают, кто для них опасен и за кем рабочие пойдут. Вас они в ссылку загонять не будут — свои люди.

Война уже приелась и дискуссии не носили того пламенного характера, как было в первый период войны: спорили зло, не слушали друг друга, заранее зная все возражения противника. С начала войны многие жили ожиданиями правительственных политических актов, которые должны изменить судьбы политических каторги и ссылки. Однако правительство не только не торопилось пойти навстречу «чаяниям общества», но наоборот усиливало свою реакцию, жестоко подавляя всякое проявление политических «вольностей».

1915 г. закончился большими поражениями русских армий: немцы теснили наши войска из Польши и целиком перенесли военные операции на польскую территорию. Отжимали русские армии от Карпат. Однако военные затруднения правительства не изменили его реакционной политики в сторону смягчения. «Общественность», буржуазия вкупе с меньшевиками и эсерами, покорно помогала правительству «побеждать» немцев, шепча украдкой в кулак: «Побьём немцев, тогда поговорим, что делать дальше, а теперь только заботы об армии, и только о ней».

Патриотические настроения в тюрьме начали увядать. Патриоты повесили носы:

никаких перспектив их патриотическим чувствам не открывалось. Некоторые из них стали впадать в «ересь»:

— И в самом деле, нужно ли ждать от такого правительства, что оно способно поднять «общественность» на оборону страны. Уж лучше пусть его лупят!

— Что так… потерпели бы, может батюшка-царь соизволит и пригласит, — дразнили мы в свою очередь патриотов.

На почве поражений на фронте началось и внутреннее разложение правящих кругов. Назначение председателем совета министров Штюрмера, человека не только ничтожного по уму, но и к тому же ещё и дряхлого, привело к ускорению разложения, которое внесла война в правящий класс умирающего самодержавия.

Развернулась хвостовщина, появились у кормила власти полицейский авантюрист Белецкий, психопат Распутин, бесконтрольно творившие всю внутреннюю политику последних двух лет войны и существования монархии.

Экономически Россия быстрыми шагами двигалась к катастрофе: заводы останавливались из-за отсутствия сырья, сельское хозяйство падало и уже подходило к шестидесяти процентам своего нормального производства, рынок пустел, нависала угроза продовольственного голода. Никто не знал, что делать, что предпринять. Умирающий класс помещичьего дворянства метался как в лихорадке, выталкивая из своей среды на посты министров одну бездарность за другой, превращая совет министров в проходной двор, меняя председателей совета министров: Горемыкина сменил Штюрмер, Штюрмера сменил Трёпов, Трёпова сменил князь Голицын. По министерству внутренних дел в 1915 г. Маклакова сменил Щербатов, Щербатова — А. Н. Хвостов, А. Н. Хвостова — А. А. Хвостов, второго Хвостова сменил последний министр внутренних дел психопат Протопопов.

Так один за другим выдвигалась вся эта плеяда бездарщины, последовательно губившая основу бытия своего класса — царское самодержавие.

На почве этой позорнейшей свистопляски правительствующей бездари и развернулся пышным цветом уголовно-политический авантюризм Распутина и Белецкого, толкавших расшатанную телегу самодержавия к пропасти, которую подготовляли ему война и экономическая разруха. Первый религиозно-патологическим воздействием на царя и царицу толкал их на путь самой безудержной реакции; второй путём системы политического управления страной, построенной исключительно на провокации, подкупах, шантаже и предательстве. Белецкий, будучи «товарищем» (помощником) министра внутренних дел, поддерживаемый Распутиным и царицей, являлся фактическим творцом всей внутренней политики того времени.

Распутинщина настолько наглядно влекла самодержавие к ускорению гибели, что даже монархист Гучков принуждён был выступить в Государственной думе с резкой критикой распутинщины и требовал удаления Распутина от «двора». А в дальнейшем махровый черносотенец, организатор еврейских погромов Пуришкевич, совместно с великими князьями «во имя спасения монархии» собственноручно сначала травил ядом, а лотом застрелил Распутина.

В условиях поражений на фронте, в условиях полного разложения политического управления страной, понятно, не могло быть и речи о каком-то «взаимном доверии правительства и общественности», о которой мечтали и которую пропагандировали либеральная буржуазия и социал-оборонцы всех мастей. И немудрено, что все надежды оборонцев на амнистию пошли прахом, и они повесили свои патриотические носы и даже начали впадать в совсем непатриотическую «ересь».