Музыка души
Шрифт:
Дождавшись их отъезда и закончив третье действие «Орлеанской девы», Петр Ильич уехал в Симаки – имение Надежды Филаретовны поблизости от Браилова, куда она давно его звала.
Глава 13. Каменка
Первым, что увидел Петр Ильич в Симаках, был старый-престарый, но милый и уютный домик. Вокруг раскинулся густой сад с вековыми дубами и липами, страшно запущенный, но именно потому и восхитительный. В конце сада протекала речка. Кругом тишина и чистый воздух. Дом состоял из залы, огромного кабинета, столовой, спальни и
Чем дальше «Орлеанская дева» продвигалась к концу, тем нетерпеливее становился Петр Ильич – непреодолимо хотелось, наконец, отдохнуть. Но вот парадокс: стоило закончить оперу, тысяча разных мыслей и тревог, будто обрадовавшись, что он теперь свободен, одолела его. И пошатнувшееся здоровье сестры, и частые головные боли, на которые жаловалась Надежда Филаретовна, и служебные обстоятельства Анатолия, и некоторые неудобства в положении Модеста в доме Конради, и Тася, которая никак не могла привыкнуть к жизни в институте, и судьба оперы, которая Бог знает когда и как состоится – все нахлынуло разом.
В попытке успокоить расшалившиеся нервы Петр Ильич совершил пешую прогулку в далекий лес, где еще ни разу не был. Когда он уже приближался к нему, навстречу выехал экипаж, в котором сидела фон Мекк с младшей дочерью Милочкой, а следом – еще два экипажа со всем семейством. Надежда Филаретовна жила в это время в соседнем Браилове. Обычно Петр Ильич гулял в лесу, когда она обедала. Но в тот раз случилось так, что он вышел раньше, а она задержалась на прогулке. Петр Ильич растерянно застыл, чувствуя себя страшно неловко. Он едва нашел в себе силы учтиво снять шляпу и поклониться. Надежда Филаретовна, казалось, совсем растерялась и не знала, что делать. Они тут же разошлись, но смущение и непонятный стыд долго еще терзали Петра Ильича. Он вдруг задался вопросом, а что думают об их странных отношениях дети Надежды Филаретовны?
На обратном пути Петр Ильич зашел в свой любимый уголок. Симаки могли похвастаться множеством очаровательных мест. Одно из них располагалось на дороге, идущей вдоль заросшего тростником болота параллельно с деревней. Усевшись повыше дороги – около крошечной березовой рощицы у канавы, отделяющей усадьбу от поля, он любовался прелестным пейзажем. Внизу вперемешку с тополями расстилалось село со скромной церковью, а за ним лес. Петр Ильич просидел там около часа, испытывая одно из тех чудных состояний, когда всякие заботы и треволнения куда-то скрываются. Вместо них появлялись самые разнообразные мысли и фантазии. Над головой кружились тучи ласточек, и он задумался: зачем они собираются, не хотят ли уже лететь, куда полетят? Глядя на вековые деревья, пытался определить их возраст.
На следующий день, когда он завтракал на веранде, наслаждаясь свежей прозрачностью утреннего воздуха, Алеша принес телеграмму от Анатолия. Петр Ильич взял ее с нехорошим предчувствием, и оно не обмануло.
«Вследствие неприятностей по службе, выхожу в отставку: очень желал бы поскорее тебя увидеть; здоров».
Что ж такое происходит с Анатолием, что он нигде не может нормально устроиться? И что за глупости – выходить в отставку! Петр Ильич страшно
Всю дорогу до Петербурга Петра Ильича терзали беспокойство о брате и неописуемая тоска по покинутым Симакам – поистине блаженному уголку. В ужасном волнении выйдя из поезда, он принялся искать Анатолия или его слугу, но люди проходили, толпа постепенно редела, а он так никого и не увидел. Он растерянно постоял, не зная, что и думать. Ведь он телеграфировал брату о приезде. Что же случилось? Толя заболел? Или его уже арестовали за какое-нибудь политическое дело? Кто знает, что за неприятности у него на службе. В мучительнейшем беспокойстве Петр Ильич ехал на квартиру к брату – воображение уже рисовало самые страшные картины.
Дверь открыл Толин слуга и с недоумением воззрился на гостя:
– Петр Ильич! А мы вас во вторник ждали!
Оказалось, что он просто-напросто напутал даты в своей телеграмме.
Появился удивленный и обрадованный Анатолий, после приветственных объятий потащивший брата в приготовленную для него комнату – отдохнуть с дороги. Но Петр Ильич воспротивился, заявив, что сначала хочет узнать, что стряслось. Они устроились в гостиной, слуга принес чаю, и Анатолий принялся рассказывать:
– Мой прямой начальник Плеве недавно призвал меня к себе и начал кричать в самых резких выражениях. Говорил, что я работаю как гимназист первого класса, что совестно читать мои обвинительные акты… Ужасно грубо все это он высказывал, я уж не говорю о том, что несправедливо. Я не стал ему отвечать, но оставить так просто не мог. И потому решил подать в отставку.
– Твой Плеве, конечно, негодяй, но стоит ли из-за одного негодяя рушить свою карьеру? Может, просто переведешься в другой департамент?
– Не беспокойся, – Анатолий беспечно махнул рукой. – Плеве уже извинился – понял, видно, что нельзя так с людьми обращаться. Да и весь судебный мир Петербурга заступился за меня. Меня здесь все-таки любят, – с забавным выражением самодовольства заявил Анатолий. – Плеве даже поручил мне дело первостепенной важности и сказал, что не сомневается в превосходном исполнении. Так что проблему можно считать улаженной. Извини, если оторвал тебя от дела – но в тот момент мне очень нужно было тебя видеть.
– Ничего страшного – работу я уже закончил. Модю вот только надул: обещал к нему приехать, да не вышло.
– О. Он мне это еще припомнит. Наверняка.
Хотя произнесено это было недовольным тоном, веселое выражение лица не позволяло принять слова всерьез. Петр Ильич усмехнулся – близнецы до сих пор в шутку делили его между собой: кого Петя больше любит, у кого чаще гостит…
Успокоившись за судьбу брата, Петр Ильич зашел к отцу и нашел его здоровым и веселым, но крайне слабым. Он едва мог сделать несколько шагов и с трудом понимал, что ему говорят. Ничего удивительного для его возраста, но все равно грустно.