Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

«Папаше стало лучше, и мы было подумали, что самое страшное позади, но вскоре он впал в тихий бред. Доктора говорили, что это результат разжижения мозга. Мы все были рядом. Девятого января, причастившись Святых Таин, в семь часов вечера, на руках у Саши и Лизаветы Михайловны он тихо скончался. Во время агонии в его глазах появилось сознание. Когда Саша, читавшая ему отходные молитвы, водила его рукой, чтобы он сам перекрестил себя, папаша помогал этому движению остатком своих сил. У него было сознание смерти, но покойное и светлое».

Прочитав этот отчет, Петр Ильич горько заплакал. Слезы, пролитые по поводу исчезновения

из этого мира чистого и одаренного ангельской душой человека, имели на него благотворное влияние: он почувствовал просветление и успокоение. Мирное отшествие к вечному покою восьмидесятипятилетнего старца не произвело в душе нежного любившего его сына глубокого потрясения. Лишь горько было сознавать, что уж больше никогда он не увидит его.

***

В конце января Юргенсон написал, что сюита игралась в Москве с большим успехом. Петр Ильич обрадовался бы этому, если бы следом друг не передал слова Рубинштейна, будто ничего труднее этой сюиты нет. А ведь он старался писать легко и просто, и тут вдруг оказывается, что чем больше он старается, тем хуже становится. В ответ на его сетования Петр Иванович заявил, что он неправильно понял – сюита Рубинтшейну понравилась, недоволен он был скорее оркестром.

Колонн сообщал об успехе Четвертой симфонии в Шатле. Жаль, не удалось послушать ее. Петр Ильич уже предвкушал наслаждение, которое мог бы получить, присутствуя при исполнении никем не узнанный. Но ничего не поделаешь.

Его произведения определенно начали завоевывать признание за границей. Кроме Четвертой симфонии в Париже исполняли Третий квартет и Серенаду для скрипки и фортепиано, в Нью-Йорке — Первую сюиту, в Берлине — Первый концерт для фортепиано. И повсюду с выдающимся успехом. Петр Ильич мог поздравить себя с тем, что русская музыка все-таки пробилась на европейские — и даже американские — сцены.

А тем временем в Риме наступило время карнавала. Первые несколько дней по улицам двигались несметные толпы людей, вооруженных мучнистыми шариками, которыми закидывали друг друга. С балконов тоже шел обстрел проходивших мимо. Едва выйдя из дома, Петр Ильич оказался осыпан мукой с ног до головы. Некоторые шарики били ужасно больно, и приходилось надевать специальную маску, чтобы защитить хотя бы лицо. При этом стоял неописуемый крик, хохот, шум.

Когда пробило пять часов, раздались пушечные выстрелы и публика распределилась по обеим сторонам улицы. Послышался топот – по дороге понеслись нарочно взбешенные лошади. Что за удовольствие итальянцы находили в этом, Петр Ильич не мог понять. Вдруг одна из лошадей сбила с ног полицейского, едва не растоптав его – он чудом остался жив. Испытанного в этот момент ужаса Петру Ильичу с лихвой хватило, чтобы невзлюбить подобные празднества.

Наконец, к концу недели беснования с мучными шариками и лошадьми прекратились. По городу ходили маски, стараясь получить звание лучшей — таковым полагались премии. По вечерам устраивались красивые иллюминации. Только теперь Петр Ильич начал получать от праздника удовольствие.

В феврале братья расстались — Петр Ильич вернулся на родину, а Модест с Колей уехали в Неаполь. В день отъезда все чувствовали себя подавленными. Коля суетливо бегал от одного к другому, Алеша сердился на него, Модест был молчалив и серьезен, Петр Ильич сел писать Анатолию, чтобы отвлечься и утешить себя мыслью, что скоро свидится с другим братом. Покидать Италию не хотелось, хотя он так и не смог по-настоящему полюбить Рим. Возвращение на родину

страшило из-за обострившейся политической обстановки. Удручало второе покушение на государя. Что-то будет дальше?

***

Выйдя из вагона, Петр Ильич зябко поежился, кутаясь в пальто. В Петербурге царила совершенная зима, резко контрастирующая с Римом. В толпе приезжающих и встречающих он с трудом нашел Анатолия, поразившего мрачной физиономией.

– Что опять случилось? – обреченно спросил Петр Ильич.

– Мне не нравится, как ко мне здесь относятся, – заявил Толя. – И я перевожусь в Москву.

Петр Ильич сокрушенно покачал головой. Он бы порадовался этой перемене, да с Толиным характером невозможно поручиться, что он в любом другом месте не найдет себе недоброжелателей.

В фиакре Анатолий принялся рассказывать последние новости:

– Саша с Верой и Тасей уехали в Каменку.

– Почему с Тасей? – удивился Петр Ильич. – Разве она не остается в институте?

– Она оказалась столь способной, что перегнала всех подруг, – усмехнулся Анатолий, – и ей совершенно нечего делать в классе. Так что вернется в институт только осенью. Таня зато осталась здесь — лечиться.

– Как их здоровье? – встревоженно спросил Петр Ильич.

Анатолий грустно покачал головой:

– Саша худа и бледна, очень слаба — ее едва можно узнать. Тут, конечно, добавились ее бдения у постели папочки. Надеюсь, дома она поправится. Таня немного лучше себя чувствует — ну, да сам увидишь. Саша просила, чтобы ты к началу апреля отвез ее в Каменку.

Петр Ильич задумчиво кивнул — конечно, он позаботится о Тане. Да и хотелось оказаться, наконец, в Каменке. Петр Ильич страшно соскучился по ним всем. Но здоровье сестры и племянницы беспокоило с каждым днем все больше. Саше необходимо полечиться на водах. Вот только как оторвать ее от семьи?

– У Тани новый жених появился, – отвлек его Анатолий от мрачных размышлений. – Некий Кашкаров. Правда, он староват, некрасив, но зато как ее любит! Она вроде бы тоже с симпатией к нему относится.

– А что Саша с Левой? – заинтересовался Петр Ильич.

– Они считают его не слишком подходящим — из-за возраста. Но окончательное решение отложили на год. Хотят узнать его, узнать прочно ли чувство симпатии, которое Таня питает к нему. Да и понять его характер и степень любви к Тане.

Петр Ильич согласно покивал — разумное решение. Сам он почему-то почувствовал предубеждение против этого кандидата. Не хотелось, чтобы красавица и умница Танюша выходила замуж за старика. Она легко может найти более подходящего по возрасту жениха.

В тот же день Петр Ильич навестил мачеху. Невыразимо грустно было видеть столь знакомую квартиру без хозяина. Лизавету Михайловну он нашел погруженной в глубокое горе. А ведь ее жизнь — нестарой еще женщины – с восьмидесятичетырехлетним стариком была тяжела и утомительна. Она должна была бы чувствовать облегчение, а она искренне оплакивала свою потерю. Только женщины умеют так любить!

От мачехи Петр Ильич поехал на могилу отца. Погода стояла светлая и солнечная, но холодная. На могиле пока возвышался только деревянный крест, но в скором времени братья собирались поставить уже заказанный памятник. Горько было от того, что не был с отцом в последние минуты его жизни, не смог попрощаться. Грустно от мысли, что больше никогда не увидит его. И все же Илья Петрович прожил долгую и счастливую жизнь, хоть и сопряженную с трудностями, и мирно отошел в мир иной в окружении семьи — жены, детей и внуков.