Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи
Шрифт:
Для Зощенко вопрос о пессимизме имел обостренно-личное значение. Его исповедальная повесть «Перед восходом солнца» (1943) – это история борьбы героя (предельно близкого автору) с собственным пессимизмом и склонностью к меланхолии. И эта повесть, и другие размышления Зощенко на аналогичные темы получили новое обоснование в августе 1946 года: в знаменитом докладе А.А. Жданова произведения Ахматовой и Зощенко были названы «неудачами в советской литературе».
V.5. «Пародийный Чайковский» на музыкальной сцене
Повесть Зощенко «Веселое приключение», если воспринимать ее как пародию на оперный текст Чайковского, при всей своей художественной экстраординарности может быть парадоксальным образом «встроена» в особый ряд пародийных интерпретаций классика. Его образуют постановки 1920 – 1930-х годов, в которых режиссеры стремились «актуализировать» сюжетную составляющую драматических пьес, оперных и балетных партитур. Все они основывались на том известном
Согласно этому подходу, у Чайковского могли найтись мотивы, близкие новой аудитории:
Вся эта история, когда Мазепа, опираясь на шведских королей и борясь как бы за независимость Украины, хотел лишь стать у власти сам, напомнила мне недавнее время (Скоропадский, Пилсудский и т.д.) 1815 .
Подобные исторические параллели взывали к работе со словом, положенным классиком в основу музыки. Рабкоры требовали:
Сама собой напрашивается соответствующая переделка текста оперы и, возможно, сокращение ее музыкальной части 1816 .
1815
Ра-Бе [Бек А.А.] Рабкоры о музыке // Музыкальная новь. 1924. № 10. С. 17.
1816
Там же.
Подобные рецепты предлагалось опробовать на материале разных опер Чайковского. Однако не всем подобные предложения казались перспективными:
У нас сейчас не народилось еще новой музыки, нового искусства, способного удовлетворить нас. <…> Пока же его нет, и в силу необходимости мы питаемся исключительно тем, что достаем из своих обширных и богатых кладовых. Вот почему мы так настойчиво ищем нового преображения в музыке Чайковского, стараемся приладить ее к настоящему нашему духовному состоянию и забываем в то же время, что это только самообман, притом самый жестокий 1817 .
1817
Игнатович Вяч. П.И. Чайковский (К 30-летию со дня смерти). С. 22.
И все же тенденция к идеологизированной переделке Чайковского возобладала, невзирая на критику «слева», не обнаруживавшую в сочинениях композитора тех ресурсов, которые позволили бы ввести его в канон «музыки будущего», и «справа» – с ее консервативной тенденцией «верности автору». Смысл этой последней хорошо сформулировал Мясковский в письме к Н.А. Малько от 31 мая 1930 года:
Чайковский для русского музыканта – это имя, отношение к которому должно быть как к святыне 1818 .
1818
Цит. по: Кунин И.Ф. Николай Яковлевич Мясковский. Жизнь и творчество в письмах и документах. С. 62.
Два этих подхода – «верность автору» и подгонка произведений Чайковского под сиюминутные требования «генеральной линии» – могли спорить друг с другом не только на театральных подмостках, но и в сознании одного и того же художника. Ярким примером такой внутренней борьбы, побуждаемой во многом внешними причинами, стало творчество балетмейстера Федора Лопухова (1886 – 1973). Одним из первых среди советских хореографов он осуществил в 1923 – 1924 годах на сцене Мариинского театра реставрацию классического репертуара: «Щелкунчика» и «Спящей красавицы». Но эта работа вызвала противоречивые отклики: «<…> Голейзовский обвинял меня в печати, что я, как руководитель, тяну балет Мариинского театра вспять, к “давно минувшим временам”», – вспоминал позже Лопухов 1819 . В ответ он заявлял:
1819
Лопухов Федор. Старый репертуар // Рабочий и театр. 1924. № 47. Цит. по: Лопухов Ф. Шестьдесят лет в балете. С. 231.
Я всегда был и буду в числе защитников старого репертуара, несмотря на то что я в своем творчестве примыкаю к левым. Создавайте новые произведения. Я, как хореограф, буду бесконечно рад каждому новому звену в хореографической цепи. Но не надо плевать в тот колодец, откуда мы пили и, я не сомневаюсь, пьем и сейчас. Ибо создание нового возможно лишь при познании старого, ибо в старом есть предпосылки нового 1820 .
Однако
1820
Лопухов Федор. Старый репертуар. С. 231.
1821
Это расхожее выражение 1920-х гг. перефразирует название одного из знаменитых мейерхольдовских спектаклей того времени – «Земля дыбом» (1924) по пьесе Сергея Третьякова (переработка пьесы французского поэта и прозаика Марселя Мартине «Ночь»).
1822
К таким спектаклям он относит «Карменситу и солдата» Вл. Немировича-Данченко (1924), драматические спектакли Мейерхольда «Горе уму» (1928), «Лес» (1924), «Ревизор» (1926) и его же «Пиковую даму» Чайковского (1935).
Нечто подобное происходило и в балете. Я «перекроил» «Щелкунчика» в театре им. С.М. Кирова <…>. Ваганова проделала такую же операцию с «Лебединым озером». <…> В ту пору все мы болели стремлением «приблизить инсценировки классиков к литературному оригиналу». <…> Я мечтал вернуть балет «Щелкунчик» к гофмановскому первоисточнику. <…> Мне, да и не мне одному, казалось тогда, что новый балет будет синтетическим представлением, включающим и пение, и слово, что современная сцена требует новых приемов решения танцевальных образов и оформления спектакля. <…> Намерения, быть может, добрые, но их не удалось осуществить. <…> Приемы сценического решения – а они были конструктивистскими у постановщика и художника «Щелкунчика» 1929 года – пришли в полное противоречие с музыкой Чайковского. <…> «Щелкунчик» мой быстро канул в вечность, но опыт его – отрицательный и положительный – пригодился В. Вайнонену, когда несколько лет спустя он заново ставил этот балет 1823 .
1823
Лопухов Ф. Шестьдесят лет в балете. С. 232 – 234.
Наделение музыкально-драматических фабул литературными аллюзиями в 1920-х годах стало чрезвычайно модным поветрием. Но в советском театре эта тенденция неизбежно обросла идеологическими подтекстами. В Одесском театре оперы и балета в 1923 году была поставлена редакция «Лебединого озера», в основе которой лежали преображенные мотивы шекспировского «Гамлета», а действие происходило при капитализме 1824 . В центре нашумевшей постановки «Лебединого озера» А. Вагановой 1933 года в ЛГАТОБе (при участии В. Дмитриева, Б. Асафьева и С. Радлова) оказалась «история молодого человека XIX столетия», трактованная в духе немецкого романтизма 1825 . Асафьев комментировал подтексты спектакля:
1824
Верховную власть в современном европейском государстве стремился захватить дядя главного героя, убивший его отца и женившийся на матери. Мечтательный юноша, вступивший в схватку с узурпатором власти, попал в ловушку, расставленную для него: дядя призывает ко двору актерскую труппу, которая должна втянуть в свое представление принца и свести его с ума. Героиня пьесы влюбляется в молодого наследника, но выполняет волю короля. Принц сходит с ума, а девушка бежит топиться к «лебединому озеру». Об этой постановке в личных беседах вспоминал позже С.Т. Рихтер (сообщено Л.Л. Солиным).
1825
«Меланхолический граф, отпрыск угасающего рода, погнавшись на озере за лебедем, видел в нем олицетворение вечно юной женственности. Мечта преследовала неотступно, мешала браку с дочерью соседнего помещика и приводила героя к гибели» (Красовская В.М. Указ. соч. С. 488 – 489).
Конечно, здесь всего-навсего лирический протест личности против сковывающей сознание обывательщины, а не политическая борьба, но лирическая борьба, но лирический протест такой взрывчатой силы и такой эмоциональной напряженности, что, даже будучи подан в нейтрализующей его феерической оправе и в блестяще виртуозном хореографическом оформлении, он взволновал публику и с тех пор не переставал волновать сменяющиеся ряды поколений 1826 .
Таким образом, сюжету и музыкальному действию «Лебединого озера» придавался актуальный идейный смысл:
1826
Глебов Игорь. К постановке балета П.И. Чайковского «Лебединое озеро». С. 13.