Музыкальный Дом
Шрифт:
— Близкие друзья?
— Да секс у них был! — не выдержала Эбигейл. — Трахались они. Возможно, даже на этом клавесине.
Уилл резко отдернул руки от клавиш и нахмурился.
— Нет.
— Что нет? Ты не веришь, что доктор Блум — привлекательная женщина, и ее можно хотеть трахнуть прямо в гостиной?
— Он бы не позволил обращаться так с инструментом.
Эбигейл прыснула со смеху, прикрыв рот ладонью.
— Ладно, как скажешь, Шерлок. В общем, здесь произошла какая-то чертовщина, из-за чего этот тип решил, что его любимой женщине нужно выйти через окно. Она сломала ногу в трех местах и до сих пор ходит на физиотерапию.
—
— Как-то так. Лектер может оказаться жертвой обстоятельств и прямо сейчас сидеть где-нибудь в плену у Чилтона. Ласс, возможно, там же или уже мертвая где-нибудь на дне озера. Довольной призрачный шанс, но хоть какой-то вместо тупого ожидания. Ты поможешь мне?
Уилл очень сомневался, что доктора Лектера можно назвать жертвой хоть по каким-либо критериям, однако звучавшая в этой комнате музыка — одновременно грустная, щемящая и невероятно трогательная — означала, что хозяин дома, кем бы он ни был, знал, какова разница между одиночеством и уединением. И знал, что эта монета с двумя сторонами: иногда она приносила покой, иногда тоску и печаль.
Уилл взглянул на Эбигейл. Шесть лет никто не касался его по-дружески или просто, чтобы поддержать. Шесть лет только встречи с санитаром, Аланой и собаками из питомника. Если он скажет «нет», они с Эбигейл больше не увидятся.
Он все равно собирался сказать«нет», но позже.
— Давай попробуем.
Уилл выбрал диван в гостиной. Он был коротковат для его роста, но он еще успеет лечь на пол, если станет совсем плохо. С другой стороны, теперь сна ему не видать, как своих ушей. Затопив камин напротив, Уилл достал из сумки полотенца, расстелил их поверх дивана и устроился на боку, поджав ноги. Его ждала долгая ночь.
Он видел кошмары, сколько себя помнил. Его отец не имел ученой степени, но даже он понимал, что вечное хождение по врачам и сканирование мозга его мальчику не помогали. Узнав однажды, что один из врачей увез его сына без разрешения на конференцию психиатров, где показывал, как редкого уродца, он и вовсе запретил им приближаться к Уиллу на пушечный выстрел со своими новейшими методиками лечения. Он делал все, что в его силах: они могли оставить вещи, одежду, еду, документы при очередном переезде, но он всегда забирал для Уилла его матрас. На другом он просто не смог бы уснуть.
Как-то ночью он посчитал: человек тратил на сон в среднем от пятнадцати до тридцати лет в зависимости от продолжительности жизни. Если матрас меняли раз в десять лет, то на одну чужую койку приходилось в среднем около четырех лет постоянных сновидений. Столько Уиллу пришлось бы безвылазно пролежать, чтобы спокойно уснуть без просмотра фильма про чужую жизнь.
На новый матрас не всегда хватало денег, и тогда Уилл проводил время, слушая разговоры рабочих, которые собрали его на пружинном заводе, рассматривая жизни грузчиков и продавцов, а также всех, кто успел этот матрас потрогать в магазине. Бесчисленное множество абсолютно ненужной информации, которая сваливалась на Уилла, как поезд, полный орущими цыганами.
Страшнее было только в больницах. В психиатрической клинике Луизианы он месяц жил в комнате, где до этого скончалась старая женщина по имени Алисия Бонн. Ее любимый сын забрал дом и скинул ее в психушку. К удивлению Алисиии, только у невестки обнаружились остатки совести, и она навещала старушку
Каждый раз он видел Алисию вместе с ним в душе. Каждый раз по ночам он слышал, как она кашляет, и ее душат горькие слезы. Он чувствовал, как за ней пришла смерть в три утра от астматического приступа, и Уилл сам чуть не задохнулся, его успели откачать.
Это была всего лишь одна история из многих-многих других. В школе у него были постоянные проблемы с вниманием: он садился за парту и отключался, слушая все уроки, которые здесь проводили, или узнавая жизнь каждого, кто сидел за его партой. Сидел годами, уже вырос и даже умер.
После смерти отца Уилл всегда спасался математикой в бессонные ночи. В Вашингтоне тогда проживало официально пятьсот семьдесят с лишним человек. Плюс-минус нелегалы, приезжие, новорожденные — шестьсот тысяч. Плюс умершие, начиная с 1800 года, когда в Вашингтоне проживало всего восемь тысяч населения. К сожалению, урбанизация шла полным ходом, и к 1900-му их уже стало двести тысяч. Далее количество человек увеличивалось по экспоненте, и, если бы он взял продолжительность жизни на то время в пятьдесят лет и добавил к этому, что люди не только спали, но еще и ели и трахались, Уилл мог просто пойти и покончить жизнь самоубийством.
Что он, собственно, и попытался сделать, встретившись с «Сотней» один на один. Он до сих пор не знал, повезло ему, что он выжил, или нет.
С этими мыслями Уилл незаметно провалился во тьму. Он слышал мягкие, приглушенные разговоры и звон бокалов. В какой-то момент хорошо поставленный голос читал что-то на итальянском, и его речь убаюкала Уилла своим размеренным ритмом.
— Ганнибал, это правда обюссоновский ковер? — спросила дама в парчовом горчичном платье до колена. Миссис Комеда была писательницей, ее муж недавно завел любовницу, и это было секретом, о котором в высшем обществе Балтимора знали все. У нее была короткая стрижка, и даже в свои пятьдесят она выглядела прекрасно и утонченно.
— Да.
— Я слышала, что один из них недавно продали почти за девятьсот тысяч долларов на аукционе «Кристи». — Она посмотрела на мужчину, стоящего к ней спиной возле камина, его лицо было скрыто в тени. — О нет, Ганнибал, только не говорите мне…
— Мм?
— Это тот самый?
— Моя дорогая, вы же сами сказали ничего не говорить, — в его голосе послышалась насмешка.
— Купить ковер, который дороже дома, в котором живешь? Возмутительно. Скандально, — улыбнувшись, она отпила из бокала. — Общество будет в восторге.
Уилл лежал в гостиной, как Белоснежка в стеклянном гробу. Никто не обращал на него внимания, вокруг ходили люди, день сменялся ночью, шум стихал и снова появлялся, и только один звук оставался постоянным — механическое щелканье разума доктора Лектера.
— Какие странные фотографии. Кто их делал?
— Боюсь, я сам. Это светильник из Дома Бальо в Барселоне.
— Он словно закручивает вокруг себя потолок. Вероятно, и сам дом впечатляет.
— Его перестроил Антони Гауди в 1904 году по специальному заказу. Мои фотографии — лишь слабая тень настоящего великолепия. Многие эксперты уверены, что Гауди изобразил на фасаде дома победу Святого Георгия над драконом: левая часть здания действительна имеет Георгиевский крест на башне, а в правой угадывается стилистика костей и чешуи дракона.