На изнанке чудес
Шрифт:
Вернуться в дом Пелагеи было для нее как снова попасть в утробу матери. Тишина, глубокая и ясная, точно купол небес, обступила ее, изгоняя душевные смуты. Кто-то украдкой нажимал клавиши невидимого пианино — медленно, словно оценивая чистоту звучания нот на третьей и четвертой октавах. И казалось, будто звучат не ноты, а капли росы, которые скатываются в пруд на утреннем лугу, высвобождая таинственную музыку сфер.
Теора зажмурилась, представив, что лежит под раскидистым зеленым деревом и сквозь крону на нее падают редкие солнечные лучи. И стало
Эремиор стоял на коленях у изголовья.
— Прости, что не сдержал порыва, — прошептал он. — Я стольким тебе обязан, но не смог тебя уберечь.
— Пустяки. Теперь всё в прошлом, — проговорила Теора и подивилась тому, насколько глух и бесцветен ее голос.
Она приподнялась, но тут же снова упала на подушку. Силы не спешили к ней возвращаться. Даже пальцы сгибались с трудом.
— Ты отважилась ступить на тонкий лёд и пожертвовать собой во имя любви. Но то был лишь первый шаг. Лежи, отдыхай, ни о чем не беспокойся. Отныне я не покину тебя ни ночью, ни днем, — склонившись над нею, сказал Незримый. Они делили дыхание на двоих. Вершители судеб из верхних миров уже наверняка уготовили им нелёгкую участь. Но сейчас Эремиора мало волновало будущее. Ему страстно хотелось обнять Теору, оградить от тревог, окутать теплом и лаской, как пуховым одеялом. Что по сравнению с этим значит трепещущий, истомленный поцелуй, робкое касание губ всего на пару мгновений?
Смежив веки, Теора ощутила прикосновение — холодное, мимолетное — словно целовал ее северный ветер, сорвавшийся с вершин неприступных гор. Скоро ей придется расстаться с жизнью ради спасения Вааратона. Но чувство обреченности не было и вполовину таким острым, как желание податься навстречу, слиться с этим ветром и никуда его не отпускать.
— Родная моя, драгоценная, — шептал Незримый, покрывая поцелуями ее лицо. — Как же я тебя люблю!
Невзирая на жгучую боль в руке, а может, как раз из-за этой боли Юлиана решила быть кристально-честной и высказать всё, что думает.
Затея с поисками бани посреди ночи попахивает бредом. Исцеление от неизлечимых хворей? Басни! Если шататься по лесу в мороз, куда проще заработать воспаление лёгких, нежели что-нибудь там излечить. Негодование срывалось с ее губ колючими льдинками. Она негодовала на болтовню деревьев. На кота, который дефилировал по нитке света, как заправский канатоходец.
Нить протянулась к земле от серпа растущей луны. В обычный вечер Пелагея могла вполне спутать ее с бельевой веревкой и развесить на ней сушиться постиранную простыню. Но только не в этот раз.
— Где Мерда? — спросила она у человека-клёна. — Не преследует?
За него ответила Юлиана:
— Мерда далеко. Опять в городе лютует. По мне, так уж лучше бы эпидемия. И скажите кто-нибудь этим ёлкам, чтобы перестали бормотать. Раздражает!
Киприан в скользящих одеяниях прокладывал путь. Он почти не говорил, будто берёг слова. Лишь изредка бросал в трескучую
Юлиана вздрогнула, точно ее толкнули в плечо. Она замыкала строй на пару с котом, крадущимся по лучу.
— Ох, вот надо было мне обернуться! — посетовала она.
Вплотную позади нее плыло и дымилось подсвеченное желтое облако, похожее на гигантский ком грязной ваты.
47. Рецидив
— Бегите, глупцы, — сказала Юлиана тем вежливо-бесстрастным и немного усталым тоном, каким обычно обсуждают погоду. — Я его задержу. Всё равно мне умирать.
Обормот серьезностью заявления не проникся. Спрыгнул с луча на снег, повёл носом — и поминай как звали. Желтая клубящаяся масса накрыла его с усами, лапами и хвостом.
— Одним глупцом меньше, — печально подытожила Юлиана и отступила назад. — Вот до чего доводит любопытство.
Она сделала еще пару шагов и упёрлась спиной в Киприана. А Пелагея рядом воскликнула:
— Какая радость! Мы ее нашли!
— Кого нашли? — не разделяя радости, спросила Юлиана.
— Да баню же, самопарку!
— Думаешь, внутри облака баня? Я вот считаю, там огнедышащий крокодил. Или огнедышащая болотная змеюка. А может статься, вообще дракон.
Никаких плюющихся огнём рептилий на поверку в облаке не оказалось. Пелагея погрузилась в грязные клубы пара вопреки всем увещеваниям — и первым делом придавила валенком незабудки. Она проморгалась, привыкая к свету. Обормот, как ни в чем не бывало, увлеченно поедал молодую травку. А всего в нескольких дюймах от его холки над землей висела избушка. Да не абы какая, на совесть сколоченная из цельных могучих брёвен.
Пелагея вдохнула полной грудью, чтобы вместить в лёгкие как можно больше воздуха, и враз потеряла голову — от запаха свежей стружки, сеновала и только что выдоенного, парного молока (хотя коров поблизости не паслось). Она глянула выше: труба из красного кирпича в огромном количестве извергала молочно-белый дым, который окутывал баню и зеленеющий вокруг нее лужок подобно кокону шелкопряда. Дверь покачивалась и тягуче скрипела на петлях, приглашая зайти. От такого зрелища кто угодно растрогается. Особенно если за пределами кокона царит глубокая зимняя ночь.
— Нашлась, родимая, — млея от восторга, проговорила Пелагея. — А ведь я столько лет подряд прочесывала лес в день зимнего солнцестояния. И всё напрасно. Наверное, ты появляешься лишь перед теми, кого одолевает тяжелый недуг.
Обормот отвлёкся от поглощения природных витаминов и пошевелил ушами-локаторами. В толще «грязной ваты» происходила борьба.
— Пусти!
— Ай, больно!
— Укрощать огнедышащую тварь я буду без тебя!
Затем Юлиану мягко вытолкнули на зеленый островок, и она примяла ногой те же незабудки, которым досталось от предыдущего сапога.