На изнанке чудес
Шрифт:
Низкие плотные облака озарились отблеском шальной молнии. Ветвистая струя огня рассекла небо на осколки, опалив глаза. Грядущее из предсказания наступило сейчас.
46. Без сознания
Вокруг стоял невообразимый грохот, неистово полыхала гроза. Мощный дождь, точно кара небесная, обрушивался на равнину, смывая недавние слёзы и до основания снося выстроенные впопыхах оборонительные сооружения. Теора и Эремиор с упоением попирали законы верхних миров, растворяясь в шквалистом ветре и в объятиях друг друга. Неизвестно, кто первым развязал
Спасательный круг был здесь ни к чему. Она не собиралась просить пощады. Слабея в руках Эремиора, она мечтала лишь об одном: отдать всю себя до последней капли, пусть даже придется умереть. К чему беречь силы, когда можно пожертвовать ими ради безмерно любимого создания? В груди разливалось странное тепло. Жар от ладоней Незримого проходил сквозь ткань намокшего платья, делая пытку невыносимой и вместе с тем желанной.
Опьяняющий поцелуй, выдающий абсолютную одержимость, мешал вздохнуть. Эремиор сжимал ее слишком крепко. Слишком жадно впивался губами в ее губы, как будто не мог утолить жажду, овладевшую всем его существом. Он ощущал, что крепнет с каждым мигом. Ощущал, как вливается в него иная, могучая сила, которая уже не утечёт сквозь пальцы, но срастётся с его сутью и навсегда изменит его. Безвольная покорность Теоры рождала в сердце неиспытанные доселе чувства и переполняла его невыразимой нежностью.
Эремиор пил энергию с ненасытностью, свойственной неопытному искателю сокровищ, который впервые набрел на золотоносную жилу. Впитывал до тех пор, пока Теора не задохнулась стоном и не обмякла у него на руках.
Утром, в преддверии рассвета, не с той ноги встала Пелагея. Она отдавила Пирогу лапу, извинилась и с выражением крайней досады на заспанном лице направилась к трельяжу за расческой.
Теора не встала вообще. Ни с левой ноги, ни с правой. Зато ее покровитель при свете лампы чувствовал себя довольно комфортно и исчезать не спешил.
— Стало быть, кто-то из вас двоих всё же потерял контроль, — заключила Пелагея, выдирая из шевелюры клок спутанных волос. — Вы опробовали запретный способ?
Эремиор — черный, как вестник смерти, — ограничился кивком. Для полноты образа ему недоставало разве что остро заточенной косы. А так всё при нём. Ниспадающие графитовые одежды — в наличии. Непроницаемый взгляд — есть. Напротив пунктов «загробное безмолвие» и «нагоняющая жути таинственность» тоже можно ставить по галочке.
— Ну а ее зачем до такого состояния довёл? — спросила Пелагея, указав на Теору. Пирог пробрался под балдахин и лизнул свесившуюся с кровати руку. Не подействовало.
— У нее обморок, — авторитетно заявил пёс. — Хотя не исключена и кома. В любом случае, без заседания медицинской комиссии не обойтись.
— Пойду позову Амелию, — хмуро сказала Пелагея. — Пусть пошлёт за врачом.
Но не переступила она порога комнаты,
— Как спалось? Ничего из ряда вон не случилось? — полюбопытствовала она, делая попытки просочиться между Пелагеей и боковым брусом двери.
— Ничего такого. Спали как убитые, — сказала та. Прямо как отрубила.
— Что? И шкаф не буйствовал?! То есть, я имела в виду… — Амелия закусила губу, не зная, как объяснить. — Дело в том, что громадину эту мой муженек приволок из странствия по северным уделам. Вроде как раритет. Ключ от него утерян, чья работа — неизвестно. И ведет он себя чудно. Стучит, гремит, подскакивает. Особенно по ночам. Вот я и спрашиваю. Не беспокоило ли что?
— Полный штиль, — низким забавным голоском доложил Пирог, высунув всклокоченную морду из-под юбки Пелагеи.
— Ой! — взвизгнула Амелия, отшатнувшись. — Чертёнок!
— Глаза разуйте, прежде чем обзываться! — оскорбился пёс. — Может, я и черный, как головешка, но рога у меня пока не выросли.
Он в негодовании чихнул и деловито просеменил мимо остолбеневшей дамочки.
— Какой невоспитанный! — возмутилась дамочка.
Пирог чихнул снова — теперь уже на приличия. И скрылся за поворотом, чтобы покусать первого встречного. А за компанию и второго. Благо, первых и вторых встречных у хозяйки был полон дом. Они во всевозможных позах валялись там, где их настигла хмельная отключка.
Проводив удаляющиеся тылы Пирога затуманенным взглядом, Амелия дошла до кондиции и вылупилась на Пелагею, которая всё еще заграждала проём.
— Откуда у вас собака? Приходили вы без нее.
— Слыхала выражение «был да сплыл»? — миролюбиво спросила та. — Так вот здесь наоборот. Как говорится, с кем не бывает?
На эпизоде с невоспитанным псом потрясения хозяйки не закончились. Единственная ее гостья, с которой можно было худо-бедно вести диалог, посторонилась и пропустила вперёд черного человека с бездыханной Теорой на руках.
— А эт-т-то еще к-кто? Что за п-похоронная процессия? — Речь Амелии спотыкалась и хромала, как калека без костыля. — Ч-чур меня!
Она попятилась на плохо гнущихся ногах. И ее самообладание почило с миром ровно в тот момент, когда за спиной обнаружилась надёжная гладкая стена. Подходящее место для того, чтобы закатить глаза, тихонько сползти на пол и не вызвать переполоха.
Порывшись в ящике трельяжа, Пелагея на всякий случай поднесла ей флакон с нюхательной солью. Немудрено, что Амелия перепугалась. Внешность Незримого у людей непривычных и впечатлительных наутро после кутежа вызывает в лучшем случае состояние транса. В худшем — панику. И это в порядке вещей.
Машину-оркестрион заклинило. Она по десятому кругу играла один и тот же такт, икая на паузах между повторами и съезжая с тональности. Из комнат выползали вчерашние весельчаки-балагуры. Под столом и на креслах в парадном зале покоились опустошенные бутылки. А душок стоял такой, будто чью-то домашнюю живность постигла безвременная кончина. Насыщенный, тошнотворно-сладкий.
«Больше никаких вечеринок», — зареклась Пелагея и, облачившись в свою излюбленную страхолюдную шубу, вслед за Эремиором вышла на мороз.