На одинокой дороге

Седов Константин

— А ничего, что это я тебя от коротышек спас?

— Ничего, — спокойно помотал головой Теодор. — Я ведь тебе «спасибо» сказал. А все остальное чистый бизнес. Ты крепкий, за тебя много дадут. Не переживай так, я видел, как ты дерешься и как меч мой крутил. На рудники не пойдешь. Тебя или в охрану кому продадут или в гладиаторы.

— Это ты меня утешаешь так?! На рудниках не сдохну, зато по арене кишки свои размажу.

— Ты вроде, как воин. Для тебя это должно быть почетно.

— Слушай, а давай я сам буду решать, что для меня почетно, а что нет.

— Нет.

Твое «сам» закончилось. И хватит об этом! — он замахал руками, видя, что Эрик собирается, что-то ответить — я начал тебя спрашивать, вот про это — он поднял перед собой дудочку. — Ты играть на этом умеешь?

— Нет! — ответил Эрик.

— А на лютне? У меня есть, ты же можешь руки сквозь решетку просунуть…

— Слушай, ты, придурок! Я ни на чем играть не буду.

— Опять ругаешься… а жаль. В смысле, жаль, что не играешь. Честно скажу, я очень люблю музыку, хотя сам не умею. Пытался научиться, но то ли мне на дано, то ли времени всегда не хватает. Вот матушка моя, которую, ты не так давно всуе упомянул, так на лютне играет — заслушаешься. Она сейчас уже в возрасте, но до сих пор иногда, когда в гостиной сидим вечерами, берет лютню… а уж когда гости собираются…

Эрик в коротких, точных и предельно эмоциональных выражениях высказал пожелания матушке Теодора в которых доминирующая роль отводилась лютне и весьма новые и оригинальные способы ее использования.

Теодор обиженно посмотрел на Эрика и проворчал:

— Я тебя прошу не хамить! А то кормить не буду. — Покрутил в руках дудочку и сел на один из разбросанных по пляжу тюков, — ты, наверное, меня болтуном считаешь? А мне ведь поговорить не с кем. Ловцы, народ угрюмый и простой. Грубые шуточки, никаких манер.

— А меня ты менестрелем при королевском дворе считаешь?! Если не выпускаешь, то хотя бы заткнись! Я пусть и невольник, как ты меня назвал, но слушать нытье кислого барыги не обязан!

Теодор наклонил голову, беззвучно пошевелил губами. Потом поднял голову:

— А ты исключительно нахален. Но, это пока! Думаю, ты еще не осознал, как влип, вот и хорохоришься. Но я ведь твои дерзости тоже слушать не обязан, как и ты мое «нытье»!

Он встал:

— Я упомянул, что шуточки у моих подчиненных грубые. Хотя, раз ты и сам не «менестрель», то тебе может и понравится. — Он с решительным видом направился в шатер и исчез в проеме.

Эрик снова ухватился за прутья. Это даже не ветки, это деревянные бруски. Толстые, грубо обтесанные, с угловатыми краями. Непонятно, что за дерево, но крепкое. Знали из чего делать. Рассчитано все же на коротышек и на зверюг, пусть и сильных, но без рук. А у Эрика руки есть и крепкие. Как мог, прислонил лицо к решетке, посмотрел на засов. Все плохо — металлические скобы и такой же замок.

Теодор вышел из шатра с железными крючьями в руках и переключил на себя внимание. С видом раздраженным и увлеченным копался в разбросанных по пляжу тюках. Что-то говорил под нос. Потом выкрикнул «ага» и вцепившись в тюк потянул на себя. Из тюка выскочил моток толстой веревки, Теодор вместе с ним бухнулся назад. Ничуть не смущенный, вскочил,

отряхивая с себя песок, затряс, распутывая моток.

Все внимание Эрика было направленно на него.

— Эй, чудила за номером шесть! Ты что удумал?!

— Придумал это впервые Брейди. Рыжий Брейди, если точнее. Хотя они с братом оба рыжие, и очень похожи. Не близнецы. Второй Шон, но Рыжим мы зовем только Брейди. Но они оба шутники… Впрочем, неважно. Ты опять решишь, что я болтаю много. Поэтому — про дело.

Болтая, Теодор Шестой слегка размотал веревку и стал привязывать к ней один из крюков.

— Сразу предупрежу — это не смертельно, но неприятно.

Эрик с возрастающим беспокойством смотрел на его манипуляции.

— Так, вот. Впервые они привернули этот трюк еще почти год назад. Если ты думаешь, что сейчас жарко, тебя здесь летом не было. Настоящая преисподняя. Парни скучают на жаре и развлекаются, как могут. Так вот. Был у нас один из этих коротышей. Злобный, дерзкий, вообщем, почти как ты, только поменьше. Вроде и в клетке сидит уже, но орет что-то по-своему, грозится, руками машет. Решили ребята пыл его охладить… хм-м-м… Черт, не подумал. Ты то побольше будешь, да и я не Брейди, с его руками-окороками.

Теодор, продолжая крепить крюки, стал вертеть по сторонам головой. Лицо его просияло, и он хлопнул себя по лбу ладонью.

— Придумал! Так даже лучше будет.

Работорговец мелкими частыми шагами припустил в сторону меланхоличного верблюда, с философским видом жевавшим траву на том же месте, где и прежде.

— Фу, Антуан, фу!!! Что за гадость ты ешь?! Я же тебя недавно кормил!

Теодор, не обращая внимания на верблюжий обед, совал ему уздечку в рот. Антуан недовольно орал, пытаясь вырваться. Хитрым маневром, едва ли не с размаху работорговец всунул верблюду уздечку, затянул ремень на затылке. Выказав изрядную сноровку, запряг слабо упиравшегося Антуана, подвел его к клетке и прицепил веревки к упряжи. Крючья хищно поблескивая в свете уходящего солнца, торчали из мокрого песка.

Теодор, по-детски хитро улыбаясь обратился к внимательно наблюдавшему за всем этим Эрику:

— А вот сейчас самое сложное и интересное. Хотя может не такое уж и сложное, учитывая, что в движениях ты стеснен.

Эрик не отвечал, понимая, что говорить что-то совершенно бесполезно, можно лишь хуже сделать — раззадорить спятившего болтуна. Когда такой избалованный жизнью тип фанатично чем-то увлечен, то любое препятствие, любое возражение только усилит интерес к задуманному. Он по-прежнему не понимал, что купчишка затеял.

Купчишка, тем временем взял в руки две веревки с крюками и с небрежной усмешкой на лице направился к Эрику. Не стирая ухмылку с лица, он зашел за клетку с левой стороны и пропал из виду. Эрик прижал лицо к прутьям и стал напряженно всматриваться в ту сторону. Левая щека прижалась к пахнувшей свежей древесиной стенке клетки, бровь уперлась в один из прутьев.

Бесполезно. Ничего не видно. Только веревка заползала за клетку. Тянулась, казалось рядом, но Эрик бы не достал, так что и не пытался.