На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Лотта так сладко уснула после обеда, что я не стала ее будить, когда решила выйти и помочь тебе. А митенки… Наверное, я оставила их в огороде, — виновато улыбнулась Кристль. — Земля становится мягкой, а солнца все больше. Скоро можно будет высадить гиацинты. Цветок такой красивый, но в то же время такой ядовитый. Я ведь рассказывала тебе, как когда-то наш Пауль, когда был совсем маленький, едва не отравился луковицей?
На самом деле, Кристль рассказывала Лене эту историю из прошлого семьи Гизбрехтов уже раз шесть. Но та готова была слушать ее раз за разом, лишь бы Кристль отвлеклась и не думала о плохом. Равно как и она сама с удовольствием обратила бы свое внимание на что-то другое. Отвела бы взгляд в сторону, чтобы смотреть куда угодно, но только не на братскую могилу, которой
Русские под завалами были живы еще несколько дней. Словно сама земля стонала, рассказывал потом в пивной пьяный вусмерть один из местных очевидцев из числа помощников администрации лагеря. Людо рассказал об этом Лене только спустя месяцы, тщательно скрывая эти страшные подробности, пока не отболит сердце девушки, и не утихнет горе. А сперва он просто обманул, опасаясь ее реакции на правду: «На шахте обрушение, все, кто был внутри, погибли разом. Мгновенная легкая смерть. Отмучились наконец-то, бедняги»
Ставить кресты напротив каждой строчки в бережно хранимом именном списке Лене было больно и страшно. До сих пор у нее тряслись руки, когда она разворачивала лист бумаги, доставая из одного из своих тайников. До сих пор сжималось сердце, мешая дышать. Но когда через пару месяцев для местных жителей сняли запрет ходить в сторону шахты, Лена приходила сюда постоянно, когда искала, как и остальные, хворост для топки. И стояла подолгу, глядя на строения шахты и барака за никому уже не нужным забором из колючей проволоки с грозным предупреждением на табличке. Сама не понимая, что ищет здесь.
— Бог что-то забирает, а что-то дает, — так сказала в те страшные дни конца лета Кристль, когда утешала беззвучно плачущую Лену, кусающую уголок подушки, чтобы ненароком не разбудить ребенка, посапывающего рядом с ней в одной постели. — Думай о том именно так. Господь решил, что достаточно им мучиться здесь, этим несчастным. Вспомни, сколько из них умерло от болезней весной, несмотря на наши усилия!
— Я тебя обманула, Кристль, — призналась в ответ глухим шепотом Лена. Ее давно тяготила эта ложь, давящая камнем. Обманывать было совсем не по-комсомольски, но иначе она не могла. А сейчас стало бессмысленным скрывать это. — Среди них не было моего брата. Прости.
— О, я знаю, деточка, — мягко ответила немка, по-прежнему гладя по растрепанным волосам Лену и ничуть не сбиваясь с темпа при этих словах. — Я рада, что ты все-таки призналась мне. Я ведь знала с самого начала, что там нет его. Поняла это после первой же записки. Иначе ты бы не просто помогала этим русским, ты бы сделала все, чтобы вытащить брата из лагеря. Пусть и сгинула бы сама.
— Тогда я не понимаю, зачем…
— … я помогала тебе и им? Я же сказала еще тогда. А вдруг Господь увидит и пошлет милосердие в чье-то сердце, как послал мне. И этот кто-то поможет моим сыновьям. Хотя… хочешь, я тоже открою тебе правду, Лене? Тоже устала носить в себе. Тяжело это. Я давно уже не верю, что Вилли или Пауль живы. Только Людо не говори. Вот он верит, несмотря на свое ворчание и уверения. А я уже не верю… Прошлой весной вдруг поняла это вдруг. И знаешь, это так страшно… Когда ты уже ничего не ждешь. И ни во что не веришь. Хорошо, что рядом есть люди, которые тебе не менее дороги. И хорошо, что Господь привел к нам Лотту, да? Потому что Бог всегда дает что-то, когда что-то забирает. И порой совершает настоящие чудеса…
Спасение Лотты действительно казалось
Первой услышала детский плач, больше похожий на слабое мяуканье, одна из восточных работниц, разбиравшая заваленный проход в подвал, где еще могли быть выжившие пассажиры, ожидавшие прибытие поезда в момент налета.
— Дите, — проговорила она, резко выпрямляясь и бросая в волнении ведро с обломками кирпичей. — Тут где-то дите. Слышите? Вы слышите? Киндер ваш тут где-то немецкий живой! Где только он? Не разумею… не разумею…
Расслышать скулящий звук было действительно сложно в том шуме, который стоял во время разбора завалов. И если бы Лена не понимала, что именно говорит эта восточная работница, то едва ли обратила бы на ее слова внимание, как это сделали немцы. Она оставила свою работу и подошла ближе, чтобы прислушаться и понять, не ошиблась ли эта усталая женщина. А та настолько вдруг разволновалась из-за судьбы неизвестного ей ребенка, что даже крики однорукого эсэсовца, руководившего работами, не могли заставить ее бросить попытки определить, откуда идет звук.
И Лена действительно услышала. Еле слышно где-то поскуливал ребенок. Это были не слова и не плач, это был еле слышный тонкий звук, похожий на мяуканье. И шел он не из подвала, который разбирали дружно плечом к плечу немцы и их русские невольники, и не из завалов первого этажа. Он шел сверху, где у обломка стены все еще торчал огрызком кусок пола второго этажа, рискуя обвалиться в любой момент под тяжестью обломков кирпичей и досок.
— Это сумасшествие! — горячился эсэсовец, когда убедился, что кто-то действительно наверху есть. Под рукой не оказалось лестницы, достаточно высокой, чтобы добраться до второго этажа. Один из добровольцев вызвался сбегать и привезти с попутным транспортом подходящую, но для начала нужно было добраться до окраины городка и вернуться обратно.
— Ни один здравомыслящий человек не полезет туда. Как туда добраться без лестницы? Мы просто не успеем! Все это рухнет к чертям! Надо побыстрее достать людей из подвала!
Где-то нашли пару длинных досок, которые чудом уцелели во время разрушений и соорудили что-то вроде мостков, надеясь, что кусок пола выдержит их вес и вес того, кто полезет за неожиданно умолкшим ребенком. А последнее было действительно проблемой. Доски опасно прогибались на первой трети пути под одним гитлерюгендцем, а второй не мог сохранить равновесие, сделав всего лишь несколько шагов. Остальным эсэсовец запретил даже думать об этой рискованной авантюре, да они и сами бы не решились уже, видя неудачи своих товарищей, один из которых в итоге упал и разбил колени и голову в кровь.
И тогда решилась Лена. Совершенно неожиданно не только для окружающих, но и для себя взбежала легко и так отважно по пружинящим в воздухе доскам, сохраняя баланс. Она отчаянно надеялась, что сумеет освободить ребенка из этой ловушки, что ей будет по силам разобрать то, что удерживало несчастного малыша. А оказалось, что тот просто сидел в небольшом пространстве, как в каменном кармане, который образовался из-за обломка стены и держал на себе вес балок крыши. Лена не могла определить, кто это — мальчик или девочка, видела только белеющие в темноте белки широко распахнутых глаз. На тихие уговоры ребенок не реагировал, и Лене пришлось, согнувшись, чуть пролезть в узкое отверстие, чтобы найти в темноте маленькую ладошку и потянуть на себя с силой, заранее сожалея о синяках, которые останутся на ручке ребенка. Тот сначала упирался, пищал протестующе и испуганно, но что он мог поделать против силы взрослого. Только вытащив из темноты кармана ребенка, Лена разглядела, что это была покрытая с головы до ног пылью от развалов девочка лет пяти-шести. А тащить ее было сложно, потому что та накрепко вцепилась другой рукой… Лена вгляделась в темноту и оторопела, когда разглядела, за что именно держалась девочка упрямо. Женская ладонь. Видимо, мать завалило вместе с ребенком во время налета. Только малышке повезло больше…