На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Как найти слова, чтобы убедить ребенка отпустить руку матери? И где взять силы, чтобы произнести их? Особенно ощущая, как опасно их положение сейчас на куске пола, который рисковал не выдержать. Лена даже не помнила, что говорила малышке и как долго. Но в результате каким-то чудом все-таки сумела убедить ее выпустить холодную ладонь матери и спустила девочку аккуратно в протянутые руки немцев. А сама соскользнула полулежа по доскам вниз, чувствуя, что едва ли сможет спуститься в полный рост на дрожащих от страха и напряжения ногах. Уже на земле девочка с беззвучным криком вырвалась от всех и вцепилась в Лену, больно вдавливая тонкие пальчики через ткань грязного платья. Ее попытались забрать от девушки, но малышка только сильнее зацепилась за платье,
Разве могла Лена отпустить ее от себя тогда? Эту маленькую перепуганную малышку, потерявшую мать и еще даже не подозревавшую это. Она взяла ее на руки, поразившись в который раз, как тяжелы дети в таком возрасте, несмотря на низкий рост и хрупкость, и отошла подальше от продолжившихся работ найти место, где она может подождать, пока ей скажут, что делать с ребенком, спустя какое-то время уснувшим на ее плече. И Лена все сидела и сидела, поглаживая девочку по спине и по коротким косичкам, одна из которых совсем спуталась. И как оказалось, плакала, сама не осознавая того. То ли от опустившего напряжения, то ли от воспоминания, что когда-то укачивала на своих руках другую девочку, которую потеряла во время налета… Ей до сих пор было стыдно за то, что она даже не подумала, что девочка может быть ранена, а значит, что нужно найти врача.
Именно такой, растерянной и заплаканной, в покрытом пылью рваном платье, со спустившимся чулком на ноге и с ребенком на руках ее нашли взволнованные долгим отсутствием Гизбрехты. Они уже слышали про завалы шахты, оттого и нервничали, что Лена так задержалась на добровольных работах — до самой темноты летней ночи.
— Где один птенец, там и два, — изрек задумчиво Людо, когда вернулся от руководителя работ с обрывком газетной бумаги в руке. — Пойдемте-ка лучше домой, а завтра решим, что нам делать с найденышем. Сейчас они не могут отправить девочку в Дрезден в детский приют. Завтра будут все решать. Пока же попросили осмотреть ее и оставить у себя на ночь. Записали мои данные и отправили домой. А если не решат до завтра, то просили отвезти ее самим. Вот тут адрес записали мне, возьми, Кристль, и спрячь в карман понадежнее. Ну-ка, Лене, дай я прощупаю у этого птенчика крылышки и лапки…
Девочка оказалась в полном порядке, за исключением той душевной травмы, которая не лечится никакими лекарствами и не срастается ни под каким гипсом. Нести ее сначала пришлось усталой Лене, потому что она ни за что не отпускала девушку, грозя задушить ее своей хваткой, когда Людо пытался оторвать малышку и помочь усталой Лене. Только после половины пути девочка позволила после долгих уговоров Лены мужчине взять себя на руки, но при этом она по-прежнему цеплялась за запястье девушки и не отпускала ее напряженным взглядом из вида. И дальше она по-прежнему хваталась за Лену, словно за якорь. Даже смывать с лица пыль и грязь Лене пришлось при присутствии девочки в ванной комнате — и только после очередных долгих уговоров отпустить ее ладонь. Лишь, когда малышка уснула, Лена получила свободу на то, чтобы переодеться и поесть впервые за этот долгий день.
— Ее зовут Лотта, — сообщила Кристль, когда внимательно осмотрела вещи, в которых девочка была во время налета. — На нашивке на обороте кофты написано ее имя.
— И больше ничего? Только имя? — нахмурился Людо, пыхтя трубкой. — Она ничего не сказала за весь вечер. Ни единого слова. И вы видели, как она плачет? Словно в немом кино — без единого звука. Разве так плачут дети? Возможно, она немая. Возможно, получила травму при взрыве бомбы или после, при обрушении. Видимых ран и повреждений у нее нет. Контузия? Но непохоже на то. В любом случае, нужно показать завтра ее в местном госпитале. Может, доктора с дипломами что и определят.
Немец долго смотрел на Лену через стол, а потом произнес тихо:
— Мне рассказали, как ты рисковала ради этого ребенка. Ты сделала сегодня благое дело. Господь когда-нибудь вознаградит тебя за это, пусть ты и не веришь в
— Каждый поступил бы так же, будь на моем месте, — коротко ответила Лена. Ей не нужно было благодарности за этот поступок. Но если Бог действительно существует, и если захочет дать что-то в качестве награды, то было бы неплохо ему найти родных несчастной малышки.
Людо кивнул, словно соглашаясь с Леной, погруженный в свои мысли. А потом попросил жену достать из буфета графин с крепкой настойкой. Впервые именно за этим ужином Людо не поставил тот на стол, чтобы пропустить рюмку-другую. И впервые он налил немного настойки в рюмку на тонкой ножке и подвинул ее Лене.
— Выпей, Ленхен, — произнес он мягко, вдруг обращаясь к ней ласково. — Тебе следует это сделать сейчас. Потому что есть еще кое-что, что случилось сегодня из-за налета британцев…
Лене иногда казалось, что она еще долго ощущала во рту смесь сладости вишневой настойки и горечь новости, которая обрушилась на нее огромной тяжелой тучей. Особенно когда намеренно приходила сюда, в лес, к той самой угольной шахте, в поисках дров для топки. И еще долго после вкус вишни напоминал ей о крови, которой пролилось так много во время этой ужасной войны.
Как рассказала потом Кристль, Людо уже тогда, в ночь после налета на Фрайталь, все решил. Он не спал до самого утра, то и дело ходил в соседнюю спальню, где спали Лотта и Лена, обе под воздействием успокоительного, которое Людо вколол им еще вечером. И все думал и думал напряженно над чем-то. И вечером, когда вернулся из Дрездена, где ездил в приют, объявил за ужином совершенно буднично, что Лотта остается в доме на Егерштрассе.
— Мы решили вместе с директрисой, что девочке будет гораздо лучше в уютной обстановке домашних стен, чем в казенном доме в окружении стольких детей. Сейчас сирот присылают из Берлина в таком количестве, что приют заполнен просто под завязку, и не на всех детей хватает внимания воспитателей. Я не хочу, чтобы Лотта попала в такую обстановку. Тем более, если это душевная травма, то она скорее поправится здесь, рядом с нами, под вашим женским теплом.
Он протянул руку и коснулся ладони жены, лежащей на столе, и супруги обменялись теплыми понимающими взглядами. А потом Людо повернулся к Лене, сидящей за столом совершенно безучастно. Перед тем, как уйти на работу, Лена получила еще один укол, только меньшей концентрации, как сказал немец, переживая за ее состояние. Он лично проводил ее до здания редакции, когда они вместе поехали в Дрезден утренним поездом (железнодорожные линии наладили еще ночью, чтобы не прерывать сообщения), со станции, где практически ничего не осталось. Только строительный мусор, «огрызки» зданий, кровь на земле. От укрытия, где когда-то прятали записки, еду и лекарства для военнопленных, ничего не осталось — все сгорело почти дотла. А у разрушенного угольного склада ходил часовой, следящий, чтобы мародеры не растащили остатки угля, готовясь к очередной холодной зиме. Лена даже не помнила, как отработала в тот день — у нее перед глазами так и стояли то черное пожарище и остатки стен склада.
Она так торопила время, чтобы Красная Армия освободила этих военнопленных и ее. По словам Москвы, которая молчала почему-то уже почти месяц, еще в начале августа советские войска подошли к Варшаве. Все казалось — вот-вот придут уже сюда, в Германию. А теперь уже было поздно спасать пленных.
Теперь она снова осталась одна… Ради чего было жить теперь?
— Что ты думаешь, Лена? — спросил Людо на этот раз у нее, заставляя вернуться из гнетущей пустоты в душе и в голове, которая засасывала все глубже. Он успел уже встать из-за стола и подойти к Лотте, такой же безучастной, как и Лена в те минуты. — Я уже зарегистрировался на бирже труда как безработный. Мне обещали подобрать что-то во Фрайтале и не отправлять на военный завод. Возможно, займу должность старого Мюхенмайера, нашего почтальона. Он погиб вчера. Завалило в подвале вместе с женой, невестками и внуками.