На осколках разбитых надежд
Шрифт:
И она бы перестала видеть в офицерах в форме люфтваффе Рихарда, как случилось это снова, впервые после того случая в театре, когда Дитцль зашел к ним как-то вечером попрощаться и попросить соседей присмотреть за своей женой и детьми. Их зенитный расчет переводили куда-то на Восток, ближе к фронту, как и некоторые другие из-под Дрездена [149] . К ее счастью, обман был лишь минутный, в первые мгновения, как она увидела его на пороге гостиной дома Гизбрехтов — светловолосого, статного, в серо-голубой форме. А потом пришло воспоминание о том, как он убил на «охоте» одного из советских военнопленных, и Лена поспешила уйти, унося в тишину своей спальни ненависть к этому человеку и еще не зажившую боль после потери
149
Реальный факт — часть зенитных расчетов люфтваффе, защищающих Дрезден от налетов, перевели в августе — сентябре 1944 г. Некоторые полагают, что знаменитая февральская бомбардировка была такой сокрушительной, что город был практически беззащитен перед авиацией союзников.
Именно поэтому Лена не сразу поняла, что летчик, которого она увидела — именно Рихард. А еще потому, что совсем не была готова однажды снова увидеть его на фотографии в газете.
На обороте газетного обрывка, на котором Людо в Дрездене написали грифелем адрес приюта, размещался кусок статьи и часть фотографии. Немец опустил этот обрывок в карман, уходя от государственного учреждения с твердой решимостью, что ни за что не оставит Лотту там, и благополучно забыл об этой бумажке. К счастью, для Лены. Ведь он мог использовать этот обрывок для розжига огня в печи. Или для раскуривания трубки, которую теперь из-за дефицита табака курил все реже, надеясь, что урожая растений, посаженных по весне в огороде, хватит ему хотя бы на зиму.
Людо проносил эту смятую бумажку почти две недели, до тех пор, пока однажды Кристль с ворчанием не принесла вязаный пиджак мужа в кухню для стирки и не выгребла все из карманов, сортируя на нужное и ненужное. Обрывок попал в мусор, и его ждала бы участь бумаг для розжига кухонной печи, если бы Лена случайно не бросила взгляд на черно-белое зернистое фото.
Один только взгляд и понимание того, что это действительно Рихард на газетной фотографии… Лену словно подняли в тот момент куда-то ввысь, в серое сентябрьское небо, а потом со всего размаху швырнули назад, ударив о земную твердь грудью, отчего стало трудно дышать. Она схватила этот снимок мокрыми пальцами, жадно вглядываясь в каждую деталь и каждую букву этой дурацкой статьи на немецком, который она от волнения вдруг перестала понимать, словно перед ней были египетские иероглифы. А ей нужно было знать и именно сейчас, в эту минуту, чтобы унять ужасную боль в легких, что это не очередной обман разума, вдруг ставшего союзником ее измученного сердца. И это новая статья, а не из числа прошлогодних, когда Рихард мог быть сфотографирован в своем самолете.
Ее бурная реакция и шумный долгий вздох, больше похожий на стон, с которым Лена сделала попытку втянуть в себя воздух, чтобы снова запустить легкие, напугали не только Лотту, рисовавшую что-то тут же за столом в кухне, но и Кристль, выпустившую из рук на пол белье для кипячения. Только спустя минуту, когда Лене удалось взять эмоции под контроль и успокоить взволнованную девочку своими объятиями, она сумела объяснить немке, что произошло:
— Это Рихард! Это он! Это ведь он? Он, верно? Верно?
Пилот, сидящий в кабине самолета с откинутым фонарем [150] был пойман фотографом в профиль. Он был одет в обычный темный летный комбинезон без знаков отличия, потому понять звание было невозможно. И вообще обрывок был так измят, что разглядеть детали внешности или лычек на плечах пилота уже бы не представлялось возможным.
Кристль долго вглядывалась в фотографию, пытаясь поймать знакомые черты с нарисованной открытки на столике спальни Лены в этом профиле хмурого светловолосого летчика на фото. Но в итоге сдалась, разрушая едва пробудившиеся надежды короткими фразами:
150
Расположенная в средней части фюзеляжа кабина пилота закрывалась
— Какое-то сходство есть, деточка. Но я бы не сказала, что это он. Мне жаль.
И Людо, которому Лена также показала обрывок газеты, не разглядел сходства между карточкой Рихарда и фотографией в газете. Он вообще был уверен, что это разные мужчины, несмотря на некоторую схожесть.
— Я понимаю, почему ты видишь в этом летчике погибшего близкого человека, Лена. Нам всем сложно отпускать от себя тех, кого мы когда-то любили. И мы всегда будем искать их в других. Всегда.
Той ночью Лене не спалось. Она гладила волосы Лотты и думала, не ошиблась ли она. Может, Людо прав? Может, стоило уже похоронить прошлое? И тогда она перестанет видеть Рихарда в других мужчинах в той же форме, что и у него, как увидела снова в Дитцле. И тогда она сможет наконец-то перешагнуть из этого периода жизни в другой.
Где Рихарда нет и никогда больше не будет. Где можно будет притвориться, что это все было лишь сном, обернувшимся в финале настоящим кошмаром, от которого до сих пор хочется проснуться…
Но газетный обрывок, который Лена расправила от следов замятия над паром с баком с кипятившимся постельным бельем, все не давал покоя, а мысли о нем отгоняли сон еще долго.
Может, газета и была напечатана недавно, но когда был сделан снимок? Он мог быть сделан и в прошлом году и быть иллюстрацией достижений люфтваффе, о которых велась речь в статье. О, почему она прежде никогда не просматривала внимательно немецких газет? Почему так всегда старалась опоздать на просмотр кинохроники, когда они с Ильзе или с группой «Веры и Красоты» посещали редкие киносеансы?
На следующий день Лена не пошла на обед, решив это время потратить на поиски ответа на свои вопросы, и попросила ключ от архива, чтобы просмотреть старые выпуски газеты за последний год, начиная с сентября 1943 года. Она понимала, что местная «Гутен Морген, Дрезден» едва ли может сравниться с национальными изданиями, но попытаться все же стоило. Быть может, когда-то и мелькнуло на страницах газеты хотя бы краткое упоминание о Рихарде. Ей бы было достаточно и того.
Газета выпускалась в прошлом году чаще, чем осенью 1944 года, почти каждый будний день, и выпусков в архиве накопилось немало. Кроме того, было сложно смотреть на некоторые фотографии и цеплять взглядом заголовки. Особенно где они каким-то образом касались ее страны. Ей до сих пор было больно читать об успехах армии нацистов или о предательстве ее соотечественников-граждан СССР, которое возносилось немцами как подвиги против коммунистов и как настоящие благодеяния. Видеть фотографии или карикатуры в подтверждение лжи о том, что жить под нацистами стало намного лучше, чем до оккупации. Именно потому Лена никогда не читала немецких газет и даже не мельком не смотрела первые полосы.
И не только в нацистские газеты и журналы. В последний год киоски с периодикой запестрели заголовками на русском, украинском и белорусском языках. Лена один раз не устояла — зачем-то купила газету на русском языке под таким желанным и близким названием «Родина». Думала, пусть бегло, не заостряя внимание на смысле, прочитает статьи, чтобы не забыть, каково это читать на русском языке. Но не смогла продвинуться дальше третьей страницы — ложь, которой были те пропитаны, так и жгла пальцы. Особенно материал о восточных работниках, который обманчиво писал, какой якобы была их жизнь в Германии.
Хорошее питание. Досуг, который многие раньше не видели в СССР, как твердила газета — кино, театр, прогулки по красивым улочкам немецких городов. Посещение церковных служб. Возможность купить хорошие наряды, чулки, помады и многое другое. Для кого предназначалась эта ложь? Для тех, кто остался на оккупированной территории? Или для тех, кто сражался в рядах национальных легионов рейха, о которых в последнее время так любили писать немцы? Чтобы те не опомнились вдруг, не пришли в себя и не поняли, что делают сейчас, взяв в руки оружие, чтобы сражаться не против нацистов, а на их стороне…