На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

У меня что-то сдвинулось в мозгах… Расценив ее слова, как сигнал к действию, я, с бьющимся сердцем, встал вплотную и крепко прижал ее к себе.

Ната сделала шаг назад и вцепилась в спинку стула, пытаясь что-то сказать

— но я, дрожащими руками, уже стягивал с нее ту одежду, которую сам и шил для девушки…

Что-то взорвалось в моем сердце — и выплеснулось наружу неудержимым фонтаном, в котором совсем мало оставалось от ласки и нежности. Я все понимал — что это предательство, не только по отношению к ней, но и к тем, кто, возможно, ждал меня очень далеко отсюда —

и не мог остановиться. Я желал обладать этой юной девушкой, почти что подростком. Все законы морали, которыми руководствовался наш мир, пропали — они были погребены вместе с теми, кто их выдумывал, принимал и заставлял им подчиняться!

Она была передо мной, беззащитная, и оттого еще более желанная в своей полной беспомощности! Ната только издала слабый вскрик и попыталась прикрыться руками… Тщетно! Я пожирал ее глазами, изголодавшимися за это время по женскому телу, я вспомнил, как купал ее в первый день, когда мы вернулись — я не мог и не хотел больше себя сдерживать! Покрывало, которое

Ната со стула потянула было к себе, отлетело прочь — я рванул его в сторону, не позволяя ей скрыть свою наготу. Ната вздрогнула, закусив губы.

Мои руки срывали остатки ткани — я уже ничего не соображал, кроме сознания того, что хочу немедленно, сию же секунду, взять ее трепещущее тело и отнести на постель!

— Дар! Не надо так! Не надо, прошу тебя! Я умоляю тебя — не надо!

Она могла вывести меня из строя одним только ударом — но, почему-то, не делала этого… Вместо сопротивления, Ната упала на колени и навзрыд зарыдала — в полный голос, перешедший в отчаянный крик:

— Не надо!

У нее начиналась истерика. Я упал на колени рядом с ней — обнаженная девушка сводила меня с ума! Я схватил ее, за сжавшиеся под моим прикосновением, бедра, и потянул на себя. Ната вдруг перестала отбиваться… Она бессильно обмякла и упала на спину. Я заметил, как слезы на ее глазах вдруг исчезли, а губы прорезала гримаса отвращения. Она бросила на меня уничижительный взгляд, и я услышал, как она еле слышно прошептала: — Давно пора…

Это ли, или что иное — но я вдруг почувствовал себя подонком, собирающимся изнасиловать ребенка… Весь дрожа от возбуждения, я стоял возле лежащей девушки, с которой мог сделать все, что угодно… — и не делал больше ничего. Ната прижала руки к себе по швам, не делая больше попыток укрыться, и опять тихо плакала… В ее глазах была уже только мука и боль.

Позже, она мне призналась, что уже ни на что не надеялась — так страшен я был в ту минуту.

С усилием, граничащим со стоном, я отвернулся и протянул ей покрывало.

— Возьми…

Я не узнал своего голоса — он охрип в один миг. По легкому движению позади, я понял, что Ната поднялась с пола.

— Закройся… И иди к себе.

Больше я ничего не смог сказать. Выносить ее присутствие рядом — и не иметь возможности прикоснуться! — это рвало мне душу, выворачивая ее насквозь. От неутоленного желания в паху стало ломить — я бросился на свою постель, укрывшись с головой… Мною овладело опустошение. И я знал, что больше выносить этого не смогу. Кому-то из нас, придется покинуть подвал.

В полной тишине — ее нарушали

лишь потрескивания дров в очаге, до меня донеслись приглушенные всхлипывания Наты. Раньше бы я встал и попробовал ее успокоить — но теперь, именно я был причиной этих слез! Я только стиснул зубы и отвернулся в другую сторону. Мы оба не спали в эту ночь. Я понял это, когда утром увидел круги под ее глазами — впрочем, у меня вид был не лучше. Мысль, запавшая мне в голову накануне, не давала мне покоя — но говорить об этом Нате я не собирался. Это был не ее выбор — постель или одиночество. И не девушке было его решать. Я просто хотел исчезнуть — так, чтобы она ничего не заметила…

Украдкой приготовив свое оружие, собрав, кое-какие, необходимые на первых порах, вещи, я стал искать куда-то засунутую тетиву для своего лука — старая уже требовала замены.

— Я завтрак приготовила… Будешь? — Ната говорила очень тихо, глядя куда-то в пол… — Все остывает.

— Спасибо. Я не хочу.

Я опять принялся шарить по полкам, но она не уходила. Я видел, с каким трудом, пересиливая себя, она протянула ко мне руку:

— Дар…

— Что?

В моем ответе была только сухость и разочарование…

— Мы… Мы теперь не друзья больше?

Я промолчал. По правде говоря, в моей голове смешалось все — и обида, и горечь, и обыкновенная тоска изголодавшегося по женской ласке, мужика…

— Как теперь жить, Дар? — она продолжала стоять на месте, не выпуская моего рукава из пальцев.

— Как ни будь… Как жила… как жили раньше.

Я едва не обмолвился — она могла расценить это, как указание уйти самой.

— А мы сможем?

Я снова отмолчался — комментировать такой вопрос было просто нечем. Ната грустно произнесла:

— Ты не сможешь без этого, да?

Вместо ответа я пожал плечами, старательно отводя глаза в сторону. Но она не унималась.

— Но ведь меня могло там не быть! Ты бы никого не встретил, не нашел — что тогда? Почему ты стал таким…

— Ненормальным, ты хотела сказать? Да, я обходился… пока тебя не было. И обошелся бы дальше. Но случилось именно так, а не иначе — мы встретились.

Что ж, я самый обычный мужчина — мужик, как ты говорила… Я не виновен в том, что сама природа заставляет меня тебя хотеть.

Ната потупилась, а я криво усмехнулся — не девочка, что уж тут краснеть…

— И я не могу этому противиться… как ты заметила. Вчера.

— Но ты же смог…

— Нет. Не смог. Я никогда тебя не трону… силой. Но ведь я тоже могу, напиться — и вдруг, это будет как раз тогда, когда ты не сможешь мне противиться?

Ната промолчала. Говорить было, в сущности, не о чем. Я сделал шаг в сторону — она уступила мне дорогу. Угар, увидев, как я направляюсь к выходу, встал с лежанки и глухо гавкнул — спрашивал, верно, ли он понял мои намерения прогуляться. Я остановился — оставляя ее, подвал, и все, что в нем находится — я обеспечивал ее на длительное и безбедное существование. Но, тем самым, обрекал на лишения себя. И, помощь верного и могучего пса, вряд ли показалась бы мне лишней. Тем более, что я все-таки считал его своим — в силу того, что было между нами.