На развалинах Мира
Шрифт:
— Так странно… Все время смотрю и удивляюсь. Такой цвет — как темное серебро. Нет, скорее, как излом стали. Но, не холодный, а наоборот, согревающий. Словно от них исходит тепло. Непонятно — вроде бы, напротив, такой оттенок должен только холодить.
— Раньше были обычные, темно-русые. И — короткие.
Она встала за спиной и положила обе ладони мне на голову:
— Хочешь, я сделаю тебе массаж? Мне говорили, что я умею руками снимать боль.
— Нет, — я мягко отвел ее руки, продолжая смотреть на огонь. — Не надо.
— Почему? Тебе не нравится?
— Очень нравится. Но не надо.
Ната
— Понимаю… Ты взрослый, опытный мужчина, не находишь слов, чтобы сказать
— Ната, ты женщина, а я не могу спокойно жить рядом с женщиной. Так.
Только ты, хоть и опытный, и уже… нет, не старый, но зрелый. Матерый — как бы раньше сказали — а не заметил, что я тоже, не такая, как все. И ты не терялся раньше, когда разговаривал с другими женщинами. Почему же сейчас ты стал так робок? Не можешь, открыто встать, подойти к моей постели, сорвать одеяло и лечь рядом. Кто тебе помешает? Разве я? Но ведь ты уже убедился — стоит только захотеть… Куда я от тебя теперь денусь?
— Что ты говоришь, Ната. Зачем? Я не стал… и не смогу.
Она перестала гладить Угара, встала передо мной на колени.
— Я не буду сопротивляться, Дар. Не буду. Не могу больше. Ну что же ты, ты ведь мужчина… Ты же хотел лечь со мной — в одну постель?
Я промолчал, стиснув кулаки до хруста в ладонях.
— Значит, не ляжешь. Тогда зачем ты вернулся? Что бы все повторилось?
— Ты… Как ты на непохожа, на саму себя.
Она жестко усмехнулась, закусывая губы до крови:
— Что, не нравлюсь? А ты думал, я маленькая девочка, кутенок, с которым можно делать все что хочется… А ведь я — другая. Совсем другая!
— Что с тобой случилось, Ната? — я разлепил пересохшие губы. — Что с тобой, милая?… Пусть я, старый и дурной, развратный кобель — но ты?
Она запнулась, подсмотрела мне в глаза и внезапно уткнулась мне грудь. Я обнял ее худенькие плечи.
— Что ты… Ну, не плачь. Не плачь, родная моя. У нас все будет хорошо. Я больше никогда тебя не обижу…
— Какая я дура… — она всхлипывала, и не пыталась вытереть слезы. — Какая же я дура! Ты не слушай меня, я просто с резьбы сорвалась. Не могу больше, не могу! Ты меня спас, вытащил с того света, а я, верчу тобой, как бездушная кукла. Я ведь не хотела, это само так получается — как подумаю, что ты тоже… нет, не такой, но все равно, из тех, кто может… Нет, не могу!
Она попыталась вырваться из моих рук, но я еще крепче ее обнял, не позволив ей встать. Я что-то шептал ей, не понимая, о чем она говорит, но, догадываясь, что нарыв, мучивший ее все это время, вскрылся именно сегодня.
— Отпусти меня… Я нехотя разжал руки.
— Я сейчас.
Она вытерла лицо краем рубашки и села возле Угара, продолжавшего спать и не слышавшего этой сцены.
— Я попробую. Ты мог заметить — я часто тебя провоцировала. Мне казалось — ты такой же, только притворяешься другим. Такой же, как все вы, мужчины. Я ждала, что ты возьмешь меня еще в первую ночь, когда мы вернулись сюда.
Тогда я решила, что ты не стал этого делать только потому, что испугался моей худобы и больного состояния, а когда
Она смочила губы водой, в которой я промывал порезанную руку, и, продолжая смотреть в сторону, продолжила:
— Тогда я стала тебя дразнить. Раз ты не спешишь, значит, уверен в том, что я все равно буду твоей, стоит лишь захотеть! Но ты не поддавался или, даже смущался, как мальчишка. И я растерялась… А потом поняла — ты не такой… И это мне мешало жить, находиться с тобой рядом. Потому что так не бывает! Раз ты украдкой смотришь, как я купаюсь, как изгибаюсь, нарочно, под одеялом — я специально ложилась голой! Как подставляла тебе свои волосы, чтобы ты их расчесывал — и ощущала дрожь в твоих руках — значит, ты меня хочешь! Ты не мог не хотеть! Но ты не делал попытки что-либо изменить… Нет, не говори! — она приложила палец к моим губам. — Все, что ты может сказать, я уже знаю. Ты считал меня малолеткой, к которой даже подойти нельзя, и лишь иногда не мог совладать с собой. Ты ждал, что я, когда ни будь, вырасту, да? И тогда, ты, наконец, сделаешь то, что хочешь?
— Нет… Ничего я не ждал… — я не узнавал своего голоса. — Я просто жил.
Живу — вот и все. Ты, действительно, не малолетка. То есть… конечно — малолетка. Вернее — не невинная девочка. Но я это знаю, и знал раньше. По некоторым приметам… Есть такие вещи, которые не могут быть доступны детям, девушкам твоего возраста. Ты хочешь, чтобы мы выяснили все до конца? Я хотел тебя, да. И… хочу. Но я никогда не спал с женщинами против их воли. Вот и с тобой… не получилось. Может быть, это и приятно, но я не хочу никого насиловать, чтобы узнать. Я был рад тому, что нашел тебя. Рад и сейчас, хоть ты и пытаешься меня оскорбить всеми силами… Да, я не могу смотреть спокойно, видя тебя обнаженной. Никто бы не смог. Ведь я не евнух. Разве в этом есть моя вина? Ты говоришь очень взрослые вещи, я не ожидал их от тебя услышать… но не надо думать обо мне плохо. Я не искал тебя для того, чтобы сделать своей рабыней — ты вольна жить, как хочешь.
Если нам повезет, встретить, когда ни будь людей, и тебе с ними будет лучше, или ты просто захочешь уйти — ты всегда имеешь на это право.
— Нет!
Она резко вскочила и прижалась ко мне:
— Нет! Я никуда не хочу уходить! И мне никто не нужен… кроме тебя.
Стало совсем темно — плошка с маслом выгорела полностью, напоследок ярко вспыхнув и озарив все помещение. Только мерцающие угольки в очаге освещали небольшое пространство перед собой, отбрасывая причудливые тени на пол…
— Прости меня, Ната. Я просто старый и глупый… и уже ничего не понимаю.
Но… Можешь спать спокойно — без ножа.
Ната встала с колен и решительно обхватила мою шею руками. И вновь, как в степи, я почувствовал на своей щеке ее нежные губы…
— Поцелуй меня, в губы. Сам…
Она прикрыла глаза. Я сглотнул и отвернулся в сторону.
— Ты боишься — себя. Я не хотела говорить, но раз так… Хорошо, тогда слушай, а потом решай, как быть. Мне придется рассказать тебе обо всем.