На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

— это мука, для меня…

Ната умолкла, рассеянно перебирая и подбрасывая в костер несгоревшие щепки и веточки. Потрясенный, не находя в себе слов, я молча сидел рядом. Ната вздохнула и тихонько промолвила:

— Теперь ты знаешь…

Я присел к ней, потом, не в силах совладать с собой и с жалостью заполнившей меня до отказа к девушке, находившейся рядом, поднял ее на руки. Ната смолчала. Я отнес ее к постели и уложил, накрыв сверху одеялом.

Девушка мягко прикоснулась к моей руке:

— Дар…

Когда ни будь, ты не сдержишься. А я не могу так. Не надо мне ничего обещать, не надо ничего говорить… просто, попробуй потерпеть, пока я сама не решу, как мне жить… А если не дождешься — то не тяни. Напои меня — так, чтобы я не могла ничего сделать — и возьми. Если ты меня изнасилуешь — это ничего не добавит к тому, что уже было. Но, сама я…

Вместо ответа я прилег на краешек настила и долго гладил Нату по волосам, пока по ее ровному дыханию не понял, что она спит.

* * *

Я просидел возле нее всю ночь. Ната плохо спала, металась во сне, и даже бредила… звала кого-то, дергалась и стонала. Иногда я брал ее за руку и успокаивающе шептал самые ласковые слова, какие только мог ей подарить…

Этот разговор изменил в наших отношениях все. Ната не могла мне лгать — я видел это по ее глазам. Все мои притязания на девушку показались мне теперь не то, что неуместными — невозможными. Все стало понятно. Боль, причиненная ей в прошлом, не могла так просто и быстро исчезнуть. Ей было меньше пятнадцати — но хлебнуть досыта человеческой жестокости пришлось столько, сколько я не встречал за все свои сорок…

Мы возобновили тренировки — Ната училась владеть луком. Сказалось ли то, что я его облегчил, убрав одну стальную полоску или появился какой-то навык — но стрелы, выпущенные ее рукой, стали лететь значительно дальше и точнее. Мы даже решили устроить соревнование — кто быстрее и метче сможет вогнать по десять стрел в мишень. Я обогнал ее на четыре — но зато, одну послал прямо в яблочко. Правда, у Наты, из всех стрел в цель попало только пять. Все остальные Угар старательно подобрал и притащил к нашим ногам.

— Ладно, — я решил быть снисходительным. — У меня тоже не получалось сразу. В конце концов это искусство и не легкое… Со временем научишься.

Я отвернулся, намереваясь уйти в подвал за ведром — Ната напомнила о том, что надо пополнить запасы в бочке. Когда я вылез наружу, она, закусив губу, недоверчиво смотрела на мишень. Я присвистнул: — Все десять стрел, одна возле другой, торчали в доске, причем одна пробила ее насквозь.

— Это как? — спросил я несколько ошалело.

— Мне стало неприятно, что я все время мажу… Я разозлилась и швырнула самую тяжелую стрелу в мишень. А она попала. Тогда я начала кидать остальные и видишь — вот так.

— Ничего себе… — я забыл, про воду. — А ну-ка, попробуй еще раз!

Ната, увидев, что я заинтересован,

взяла в моем колчане стрелу, и, почти не целясь, метнула ее вперед, держа где-то в районе оперения. С резким свистом стрела унеслась прочь и влетела в землю, возле самой мишени.

— Так. Ясно. Я за водой, а ты тренируйся. Или, вот что…

Лучше всего, Нате удавался бросок с самой тяжелой стрелой. Я подумал, что если ее специально утяжелить и слегка удлинить? Какая разница, чем Ната будет попадать в зверя, стрелой или… стрелой? Дротик — вот что ей нужно!

Ната продолжала тренироваться, пробуя себя и с луком, и без него, а я спешно выстругивал из прутьев пару тяжелых дротиков. Я насадил на них самые длинные наконечники, сознательно сделав их потяжелее. Оперения к ним не полагалось — при броске, оно могло только помешать. Ната примерилась пару раз, потом резко взмахнула — дротик, с глухим стуком, влетел в доску и расщепил ее надвое. Я потрясенный молчал. Это было что-то…

— Ты доволен? — Ната смущенно смотрела мне в лицо.

— Доволен? Да ты просто молодец! — я заорал, подхватывая ее на руки. — Еще бы не доволен! Я копье так бросать не могу, да что там! Стрелой пока первый раз попал, весь взмок! А ты — с первого раза! Дротиком!

Ната царапнула меня за грудь пальцами.

— Теперь гожусь на охоту? Можно меня брать?

— Возьму!

— А кто добычу нести будет?

— ?

— Ну, я ведь читала — раньше, в древности, мужчины всегда добывали зверя, а нести его поручали свои женам… чтобы у них руки оставались свободными, на тот случай, если какой ни будь, большой хищник решит, что с ним нужно поделиться!

— А… Какие проблемы! Поделимся. Я отдам ему тебя, а себе возьму добычу!

— Что? Ах, ты! Пусти! Пусти, меня!

Я еще крепче прижал ее к себе, и мы повалились наземь, отчего я больно стукнулся головой, набив на затылке шишку. Ната, делая вид, что сердится, но не в силах спрятать улыбку, кусала меня за ухо, уверяя, что вначале она сама меня съест. Мы оказались лицом к лицу, и я смутился, увидев так близко ее совсем невеселые глаза.

— Ты ни при чем… — она мягко улыбнулась. — И не торопись меня отпускать.

Я этого не просила.

— Мне теперь сложно догадаться, когда я должен остановиться…

— Ты всегда можешь не останавливаться, если так решишь.

— Я подожду, — я сглотнул предательский комок. — Я умею ждать…

— А ты не изменил своего отношения ко мне? Может, ты не понял, что я делала… у этого парня?

Ната напряженно ждала ответа — она даже замерла, насколько это было вообще возможно, лежа на моей груди. Я аккуратно приподнял и поставил ее на колени.

— Я понял все. И очень хочу, чтобы память об этом сгорела в твоей душе так же, как сгорел и город, в котором тебе пришлось это пережить.