На развалинах Мира
Шрифт:
Мне кажется, ты не станешь меня из-за этого ненавидеть… или презирать — не знаю. Ты не похож на других. Иначе бы я не решилась говорить. Конечно, я могу промолчать, и ты никогда ничего не узнаешь — а те, кто знает, наверное, погибли. Надеюсь, что погибли! Но я не хочу молчать. Я устала. Я вижу, слышу, как ты не спишь ночами в своем углу… не перебивай! Я должна выговориться, или это разъест мне душу… Ты, наверное, обратил внимание — я не разговариваю с тобой, как подзаборная дешевка! Хотя, как видишь, могу и так. Я многое могу…
Она на секунду запнулась и, устремив взгляд на огонь, продолжила:
— У нас была нормальная семья. Мама, папа, я и брат. Папа занимал высокий пост, как я сейчас понимаю — очень влиятельный и, как теперь говорят, крутой… Мама — учитель музыки. Я с детства очень любила читать, буквально запоем проглатывала все, что мне попадалось в нашей библиотеке.
А она у нас была большой, целая комната книг! И еще, в кабинете отца и в наших
Папа стал с ней постоянно ссорится, кричать вечерами. Он хотел даже выгнать брата из дома, но мама ему не позволила. А потом он ушел. Мы остались с квартирой и всеми вещами — он ничего с собой не взял. После этого брат дал маме слово, что он больше никогда не притронется к наркотикам, но его хватило только на один день… Он начал таскать из дома вещи, приходил с пустыми, ввалившимися глазами. Мама зарабатывала мало и, чтобы как-то нас троих обеспечить, устроилась еще на одну работу. Она дежурила по ночам в больнице — в молодости закончила курсы медсестер. Мне исполнилось двенадцать. Все мои бывшие подруги куда-то растерялись — школа, в которой я училась раньше, была платной, и теперь мне пришлось перейти в обычную. Я там не пришлась ко двору, как говорят… Здесь девчонки курили, ругались, некоторые уже спали с парнями и считали нас, тех кто этого не испытал, соплячками. Мне было очень трудно. А потом брат привел домой, когда мама была на работе, своих друзей. Они всю ночь провели в нашей квартире, мешая мне заниматься и спать. Впрочем, спать я и не могла — мне так было страшно. Они иногда заходили ко мне в спальню, говорили, что ошиблись дверью, и уходили. Они все были невменяемые, обколотые… Я рассказала об этом маме, когда она пришла утром. Брат удрал до ее прихода и появился через два дня, совсем грязный и опустившийся. Он как-то виновато разговаривал с нами, опять обещал, что все исправит… Разумеется, она его простила и пожалела — она всегда его прощала и жалела, и при всех ссорах с папой вставала на его сторону. Когда мама опять пошла на дежурство…
Ната сглотнула, на глазах у нее появились слезы. Она утерла их ладонью, перевела дух и вновь начала говорить.
… Он снова привел дружков. На этот раз они были не такие, более трезвые, что ли. Они опять устроились в зале, а потом… Я закрывалась на ночь. Брат постучался ко мне, сказал, что хочет мне что-то объяснить. Я не хотела ему открывать, просила, чтобы он отложил до утра, что хочу спать. Но он не уходил, просил все настойчивее… и я впустила его. А едва я открыла дверь, как они вломились ко мне всей толпой! Я не успела даже вскрикнуть.
Мне зажали рот и скрутили руки. Они сразу сбросили на пол одеяло, подушку и сорвали с меня ночную рубашку. Брат тоже держал мне руки… Кто-то заткнул мой рот, кто-то — рвал на мне белье… Меня повалили на пол, потом прижали руки и ноги — и их главарь навалился на меня всем телом. Мне казалось, я сойду с ума… Господи, что они со мной творили! Они все хотели… Под конец, главарь заставил брата проделать со мной то же самое, что и они. Впрочем, он особенно и не противился, по-моему — он даже не совсем понимал, что происходит. Я все слышала. Сопротивляться я не могла, как-то разом почувствовав, что меня всю вывернули наизнанку. Была только боль и безразличие ко всему. Потом меня перевернули, подложили под живот подушку и изнасиловали сзади. Я думала, что они разрывают меня пополам!
Кто-то предложил выбить мне передние зубы — хотели заставить меня сделать им всем минет… А я этого даже не понимала. Но, предложение никто не услышал. Они, вообще, друг друга не слышали. А я не кричала… Они подняли меня на колени — сама я стоять уже не могла — и один из них собрался вложить мне в рот свой член. Я уже почти не соображала, что они хотят, так мне было больно и тошно от всего… Они запрокинули мне голову, зажав нос.
Мне стало нечем дышать, и я открыла рот. Тогда он воткнул туда член.
Наверное, я просто не могла делать того, что они хотели. Я стала задыхаться, и тогда они стали меня бить. Потом опять бросили на пол, и все повторилось… Я потеряла сознание. Когда я очнулась, мама стояла в проходе у дверей и, без звука, сползала по стене. Врача я вызвала сама… Ее увезли в больницу даже раньше — они никак не могли понять, кому из нас хуже! Перед тем, как уехать, она нашла в себе силы сказать мне, чтобы я молчала про брата. Она просто безумно любила его… всегда потакала ему во всем. Потому он и делал всегда, что хотел. В больнице я провела несколько недель, и — ни разу! — за первые пять дней, мама меня не навестила. Она дни и ночи проводила в поисках брата, который пропал и не появлялся
Мама обратилась к отцу, с одной единственной просьбой — чтобы он вытащил из этой истории брата. Все-таки, было заведено уголовное дело, и за него взялись следователи. Они приходили к нам домой, вызывали его самого и маму. Меня они не могли вызвать — я лежала в больнице почти два месяца.
Приходили сами. В конце концов, один из них с ненавистью сказал маме, что ее сынок сделает с ней за дозу, то же самое, что сделал со мной. Они говорили, что он отдал меня своим приятелям, в обмен на наркотик, и что это типично для наркоманов. Только мне было абсолютно все равно. Мама заискивала передо мной, старалась во всем угодить. Брат не попадался на глаза. Его так и не задержали — мама сумела заставить отца вмешаться. Он действительно, был крутой… брат пропал, и я думаю, что он приложил к этому руку. Скорее всего — он сам его и осудил. А мама, совсем уже потеряв голову, просто подсунула мне исписанный лист, в котором я признавалась, что сама всех пригласила к нам домой и все это организовала. Ей было невдомек, что никто не станет даже читать этот бред… Она в истерике билась, головой о стену, говорила, что брата в тюрьме убьют, что она этого не переживет. Потом дошло до того, что она стала меня обвинять во всем, будто это я, на самом деле, затащила их к нам… Я бросила школу, вернее я туда больше и не ходила после всего случившегося. На суд я не хотела идти.
Меня выписали. Когда мама ушла на очередные поиски, я стянула все наши вещи, книги, все, что смогла, в одну кучу и подожгла. Жить мне не хотелось. Соседка заметила дым, ее муж вышиб двери и вытащил меня оттуда.
Пожар успели потушить. А меня отправили в интернат. Я пробыла там только один день, а ночью пришли взрослые ребята и увели меня с собой, в свою спальню… Ты, наверное, догадываешься, что я не в силах была уже им ни в чем отказать? Мне пригрозили, сказали, что я уже — все равно — дырявая… И я перестала плакать. Для них это было тоже самое, что возбудитель — каждому хотелось взять меня, именно в истерике. Но я просто лежала — как бревно. А утром я ушла оттуда. На улице меня подсадил в машину какой-то, проезжавший мимо, парень и отвез к себе. Несколько дней я жила у него дома, пока он не сказал мне, что пора бы и отработать за его хлопоты. Он был сутенер. Я согласилась… Он стал возить меня к одному ресторану, там находились, примерно моих или старше лет, девчонки, и все мы разбирались на час или на два клиентами из этого заведения. Меня никто не искал, видимо, мама решила, что я пропала, а может, ей так больше хотелось… Этот парень продержал меня у себя больше полугода. Потом его убили, на моих глазах, возле этого же ресторана. Нас, тех, кто на него работал, оказалось пятеро. Самая старшая — мы ее называли Мэри — предложила работать самостоятельно. Все остальные согласились. А для меня словно ничего не существовало. Клиенты, из числа тех, кто уже покупал меня, часто не хотели иметь со мной дела — хоть я и возбуждала их внешне своим возрастом и внешностью. В постели я чувствовала себя обыкновенной тряпкой, брошенной под грязные ноги… Им было неинтересно спать с бесчувственной колодой.
Может, тот парень меня бы и выгнал, если б его не пристрелили. К тому же — я как раз только-только выпуталась из очередной неприятной истории… неважно. Я вернулась в его квартиру, какое-то время жила там, пока не кончились деньги. Меня нашли. Вернее, нашли квартиру — его убийство шло в общем деле, где были замешаны большие шишки. И так случилось, что вот как раз это дело, вел один из тех, кто приходил к нам и допрашивал меня. Когда он увидел меня, встретившей их на пороге, то просто потерял дар речи. Он вытащил меня из всей этой истории, не дал отправить меня в колонию и забрал к себе. Больше года я жила с его родителями, старенькими и жалеющими меня людьми. У самого следователя была семья, и он иногда приводил меня к ним. Хотел, чтобы я почувствовала себя человеком. Я была замкнутой, резкой и никого не пускала к себе в душу. Постепенно они сумели растопить камень у меня на сердце, за что я им останусь благодарна всегда, пока помню… Они устроили меня в платную, заочную школу, все стало приходить более или менее в норму, а потом случилось все это. С тех пор я не могу видеть мужчин. Однажды он попробовал меня приласкать — просто так, как дочку, совсем без злого умысла. А я разбила о его голову вазу… Это произошло чисто рефлекторно — и я стала замечать, что стоит ко мне прикоснуться любому мужчине — и меня сразу обуревает желание его убить! Он заметил это и, только для того, что бы я не хваталось сразу за что попало, стал обучать искусству борьбы. Названия у нее не было — он так и говорил, что это Система. После всего этого — любой контакт — ты понимаешь, о чем я