На развалинах Мира
Шрифт:
Все мои ссадины и раны полностью зажили и от соприкосновения с горячей водой лишь слегка чесались. Возможно, это было воздействие тех самых солей.
Мне стало многое понятно. В городе, обойди его хоть вдоль и поперек, людей нет. И все же, я не хотел успокаиваться. Признать себя последним — из живых — на это нужно гораздо больше смелости, чем все время встречать мертвых. Трупов уже почти не было видно — их занесло пеплом, заилило грязью и перемешало с обломками зданий.
Тропа все дальше уводила меня на север. Прошло еще два дня, после того, как я наткнулся на озеро Гейзера, как глаз уловил знакомый пейзаж. Я уже был здесь когда-то — память сразу подсказала невероятную картину чудовищного обрыва. Я захотел еще раз увидеть его, и стал протискиваться сквозь каменные глыбы, оставшиеся от какого-то
Город постепенно, медленно и верно, становился похож на бесконечную цепь больших и малых бархан. От настоящей пустыни его отличало лишь то, что песок, устилая его ковром, быстро твердел и схватывался коркой. Его не сносило ветром и не сдувало с вершин.
Я стоял у самого края. Как и раньше, я сильно боялся высоты — и хватался за выступающую над провалом плиту. Она могла упасть, как и многое, что уже отправилось в бездну. Но пока, ее зарытый в землю конец, надежно держался.
Здесь многое изменилось. Почти все, что находилось поблизости от кромки обрыва, уже рухнуло. Край стал более наклонным и изъеденным широкими рваными язвами от уже упавших в пропасть пластов. Не хватало лишь хорошего ливня, чтобы почти все, что еще держалось, последовало вслед за всей кромкой. Мягкие породы — глина и песок, вымытые водой и не выдерживающие тяжести руин, сползали в пропасть. И внизу теперь возвышались такие же холмы, какими они были здесь. Дно провала заметно приблизилось, а кромка отвесной стены, наоборот, опустилась вниз. Но и сейчас, расстояние, отделявшее меня от нижнего мира, составляло не менее шестидесяти-пятидесяти метров. И вряд ли оно могло уменьшиться еще на много, скорее всего — метров на десять, по максимуму. Подо мной уже находились твердые породы — я не мог определить, какие, потому что не был силен в геологии. Но то, что это камень, а не глина, уже различал.
Мне повезло. Погода улучшилась настолько, что даже серые тучи, висящие над головой, словно чуть приподнялись. Я мог рассмотреть остатки города, находящегося вдали, более отчетливо, чем в тот раз, когда попал сюда впервые. Были заметны большие озера — по размерам очень походившие на настоящие, а не получившиеся в результате землетрясения. Но, может быть, эта была просто вода, которая попала туда из подземных пустот, и, провалившейся в никуда, реки. Возвышались остовы зданий — все напоминало такую же картину, какая была и здесь. Отсюда было видно, что город, как бы продолжающийся в провале, одним краем упирался в темную полосу, сильно похожую на лес. Скорее всего, это и был лес — только расстояние не давало возможности различить отдельных деревьев. И, наверняка, ураганный ветер, пронесшийся везде, повалил множество из них, что образовало сплошные буреломы. Внизу тоже не было видно снега. Скорее, наоборот — если у меня, на том плато, на котором я находился, встречались замерзшие лужи, а порой и небольшие водоемы, то там я не увидел ни одного такого. Хотя, утверждать с полной уверенностью, было нельзя.
Я увидел хвост самолета, рухнувшего с поднебесья на землю. Он почти полностью ушел в нее — скорее всего, попал, как раз в момент, когда она разверзлась. Я вспомнил, как мелькали крохотные фигурки — точки в огненном небе… Я осматривал провал очень внимательно — искал место, где его высота была бы более полога и ближе к поверхности города, лежащего внизу. Я еще не знал, нужно ли мне это, но думал о том, что рано или поздно, я рискну спуститься туда и продолжить свои поиски на дне этой, невозможно глубокой ямы. Хотя, вряд ли это можно было назвать ямой…
После осмотра провала я опять отправился на восток. Я решил пройти вдоль обрыва столько, на сколько мне хватит продовольствия в мешке. Через несколько дней — а картина обрыва не менялась и была всюду одинаковой — я вышел к краю города… моего города, а не того, который все еще продолжался внизу.
Какой-то, неимоверно затхлый
Если где-то и будет со временем подходящий спуск в низину — то, скоре всего, что здесь. Как вода еще не ушла туда вся — понять было сложно. Над болотом висело сплошное облако, мутное и белесое. Оно даже было мрачнее, чем небо, к которому я привык. Облако сливалось с ним, и получалось светлое пятно на фоне взгромождающихся друг на друга туч. Я провел возле его берегов одну ночь — и уже сразу по возвращении в подвал пожалел об этом.
Моя неугомонность сослужила мне плохую услугу — я заболел. И, по всей вероятности, чем-то серьезным. Едва я вернулся домой, как почувствовал слабость и последующий озноб. Не помогало даже тепло очага, возле которого я сидел.
В аптечке было полно лекарств — но я не знал, какие мне нужны и старался употреблять только хорошо знакомые, от простуды. Но, похоже, что у меня была не простая простуда. Мне не был известен мой собственный диагноз. Я старался ограничиваться тем, что мне хорошо известно — вроде аспирина или, чего-либо, еще более безобидного. А чаше вообще предпочитал чай, заваренный на зверобое или на чабреце — запас лекарственных трав в аптеке был достаточно солидный. Меня лихорадило дней семь — а ночью, наоборот, приступы озноба сменял жар. Тогда все одеяла, которыми я укрывался, летели на пол. Внутренности ныли — словно я долгое время катался телом по камням.
Кое-как, приготовив себе ужин, я с трудом его съедал — аппетит пропал совершенно, а затем вновь прислонялся головой к холодной стенке и так сидел в полудреме и ожидании неизвестно чего…
Постепенно до меня стало доходить очевидное. Тех, кто остался в живых, столь мало, и они так далеко отсюда, что на их поиски я могу потратить всю свою жизнь… И еще больнее стало сознание того, что катастрофа неминуемо пронеслась не только здесь. Моя семья… Мы были разделены тысячами километров, преодолеть которые сейчас я бы не смог и за годы странствий. Я успел отвыкнуть от них, почти всегда находясь на работе вдалеке от дома.
Возвращение почти всегда становилось праздником — на короткий срок, после которого начиналась новая командировка. Но тогда я хоть знал, что всегда смогу вернуться туда, где меня ждут. А что могло ожидать меня теперь?
Ужас, который я пережил, не оставлял надежд ни на что…
Моя болезнь не отступала — но и не усиливалась. Ощущение слабости в членах стало привычным, и я стал подумывать, что это последствия облучения, под которое я когда-то попал. Только я не знал, какого? Одно только воспоминание, ядерного гриба, вознесшегося до облаков, говорило о том, что это более чем реально. А ведь было еще и какое-то свечение — в самом начале. Но, кроме слабости и перепадов температуры, со мною больше ничего не происходило. Я, напротив, заметил, что у меня стало острее зрение. Как бы не было темно — хоть днем, хоть ночью, я настолько привык к этим сумракам, что улавливал малейшие оттенки — и мог безошибочно распознать очень далекие предметы…
Перелом наступил сразу — я проснулся утром и вдруг понял, что болезнь закончилась. Она просто ушла, оставив меня в покое. И в то же утро у меня прорезался зверский аппетит. Я плотно позавтракал, потом, через всего пару часов снова поел — и уже окончательно почувствовал, что силы ко мне вернулись.
Здоровый человек — не больной. Мне стало скучно сидеть в убежище, и я выбрался наружу. Здесь ничего не изменилось — все то же, низко висящее, хмурое и холодное небо. От того тепла, которое продержалось всего пару дней, ничего не осталось. Вновь дул пронизывающий ветер, опять песок и пыль летели в лицо, что напомнило мне о необходимости выходить с повязкой.