На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

…Мчится поезд… Слезать мне — не скоро. Любопытствую — лучше б уснул. Вновь чужой, неопознанный город Весь в огнях за окном промелькнул. Вновь чужое, холодное пламя. Снова мысль, что уже навсегда За штыками, лесами, полями Все остались мои города. Всё равно я тянусь туда глухо. Здесь живу, не о здешнем моля. Очень жаль, но не будет мне пухом Эта добрая, в общем, земля. Очень жаль… Хоть и глупо всё это — Словно барская блажь или грусть. Потому что побег — не победа, И

назад я уже не вернусь. Всё равно и в своём отдаленье Я — отринув недальнюю тьму — Краски вечера, запахи тленья За рассвет и расцвет не приму. До конца!.. Пусть всё видится остро, И теней не смущает игра, Чтоб потом не стыдиться притворства, Если выйдет дожить до утра.

3. Прощание с Яддо [5]

Я назад не хочу. Ни туда, где я нынче живу, Ни в Париж, ни в Милан, ни в Женеву, ни даже в Москву. Хоть и хватит блуждать, хоть пора — не о том ли и речь? — Вновь друзей повидать и в суглинке навеки залечь. Чтоб, горька, незабвенна, в любом состоянье жива, Надо мной постепенно в себя приходила Москва. То спокойно, то круто, то ложью восстав против лжи, И чтоб все эти смуты, как струпья, спадали с души. И чтоб в лике усталом и пристальной ясности глаз То ясней проступало, за что мне мила и сейчас. Тут не светлая вера, а знанье жестокое тут — Ощущенье барьеров из лет, расстояний и смут. То, что в двери стучится, настойчиво лезет в окно. То, что может случиться и, может, случиться должно. Правда века есть бездна — недаром всё тонет во мгле. И не будет мне места до смерти на этой земле. Там как здесь — сон ли, явь ли — одни пустословье и спесь. Суеты и тщеславья, и мести гремучая смесь. Что мне весь этот рынок и споры, что рынку под стать? Выбираю суглинок — постель, чтоб свой век переспать. Выбираю охотно — мне этот возврат по плечу. А другой — значит, Потьма!.. А я и туда не хочу. Ни за стены-запоры — пусть дружба за ними сильна. Ни в научные споры, чьей нации больше вина. Не сужу, не кричу. Знаю: святы такие места. Лишь назад не хочу: ни в Париж, ни в Милан, ни туда. Не порыв, а надрыв — память сердца про боль бытия. Я пока ещё жив, но эпоха уже — не моя. Все упёрлось в «сегодня», а даль — беспощадно пуста И почти безысходна простая моя правота. Впрочем, всё ни к чему: век уходит под нож к палачу. Я и гибель приму… Лишь назад никуда не хочу. Нет, не тянет в столицы чужие, не манит в моря. Лишь московский мне снится суглинок. И, может быть, зря. 1978

5

Колония (Дом творчества) писателей, композиторов, художников и скульпторов в Саратога-Спрингс, штат Нью Йорк.

* * *

На жизнь гневись не очень — Обступит болью враз. Всё высказать захочешь, А выйдет — пересказ. И будешь рваться с боем Назад — сквозь тьму и плоть, — От жизни этой болью Отрезанный ломоть. Начнёшь себе же сниться От мыслей непростых. И в жажде объясниться Тонуть в словах пустых. Как будто видя что-то В себе — издалека… Расплывчатое

фото, Неточная строка. То ль свет застрял слепящий В глазах — как зов мечты, То ль жизни отходящей Стираются черты. 1981

* * *

Давно б я убрался с земли. Да Бога боюсь и петли. Не стану храбриться, юля. Мне очень страшна и петля. Но всё не кончается с ней, И Бога боюсь я сильней. Вот явишься… Пена у рта… Тебе ж вместо «здравствуй» — «Куда? В творении замысел есть, Ты должен быть там, а не здесь. А ну-ка, поддайте орлу!..» И тут же потащат к котлу. И бросят — навек, не на срок — В бурлящий крутой кипяток. А вскрикнешь: «За что мне казан?» — И вспыхнет в сознанье экран. И выйдут из мира теней Все мерзости жизни твоей. Всё то, что, забывшись, творил, Что сам от себя утаил, Предстанет на этом холсте В бесстыдной твоей наготе. Как жил я — судить не берусь. Но вспомнить всё это — боюсь. Да всё ли Господь мне простил, Что я себе сам отпустил? Нет, лучше пока подожду, Не буду спешить за черту. Ко всем, не нарушившим черт, Господь, говорят, милосерд… 1980

Флоридское

Мне будто вправду ничего не надо. Взволнует что-то — тут же мысль: «Пустяк!» Флоридский берег. Всюду след торнадо. Барашки волн ползут на скоростях. Купаться трудно. Лезу как для вида. Всё взять спешу — здесь ненадолго я… Но что за бред? Торнадо и Флорида. И рядом — я… Но это — жизнь моя. Рождён я там, где взорвалась планета, Откуда смерч гудит по всем местам. Пусть это здешний смерч, — неважно это: Раз он мешает жить, возник он там. Шучу, наверно… Или брежу прошлым. Но взрыв тот был. Здесь всё — его дела. Его волной я был сюда заброшен, В его тылах вся жизнь моя прошла. Наш быт при нас всегда был зыбок, вспенен, Спокойных дней — почти ни одного… «Тот ураган прошёл»! Не знал Есенин, Как этот век вобрал в себя его. Как от него страдать придётся людям На всей земле не за свои грехи, Но стоп, — уважим высший вкус, не будем Вводить социологию в стихи. Но дни идут. И время всё смягчает. Торнадо скрылся. Над Флоридой зной. И даже волны скорости снижают… Что ж, можно жить… Но я хочу домой. 14 июля 1986

На вечере поэтов

Стихи все умерли со мной Давно… А зал их — ждал. И я не плыл за их волной — По памяти читал. И было мне читать их лень, И горько душу жгла Страсть воскресить вчерашний день, Когда в них жизнь была. Тогда светились их слова В подспудной глубине… Теперь их плоть была мертва. И смерть жила во мне.