На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

Дом, тебе враждебный тоже: Книги, свет, паркетный пол. Дом, в котором сам ты позже Реквизицию провёл. Ещё как! Удвоив рвенье, Шум внося с собой и гром, Чтоб избегнуть отношений Личных — с классовым врагом.

III

А пока — больной и слабый — Ты следил, объят бедой, Как буржуй буржуя грабил Из-за нации не той. Не

мужик, не ухарь-парень, А буржуй чудных кровей, Что осанист был, как барин, А картавил, как еврей. Он и грабил по-другому: Не сердился, не орал. Просто так — ходил по дому И предметы отбирал. Не рычал, как старший в чине, Не надсаживал он грудь, Лишь просил, как в магазине, — Если можно, завернуть. Но приказ неумолимый В слове слышался любом. За его спиной, незримый, Не таясь, молчал погром. Шёл с ним рядом, улыбался И — молчал. Но знали все: Шевельнёт полковник пальцем, И пойдёт во всей красе — Пух перин, одежды клочья, Мат кромешный, душный чад, Изнасилованной дочки Опустевший с ночи взгляд.

IV

Но последней грозен властью, Собираясь далеко, Тот полковник груз причастья К этой грязи — нёс легко. Словно впрямь так был воспитан В светлой детской, в мире книг, Словно он к таким визитам В раннем возрасте привык. То ль он верил, что евреи Ввергли Родину во тьму, А раз так — за грех пред нею Дань платить должны ему. То ль узрел в изъятье этом Дань порядку, с прошлым связь, — Как-никак он к тем предметам Был привычен отродясь. То ль решил, что в этой драме Смысл любой едва ли есть, И, борясь с большевиками За порядок и за честь, В той борьбе рискуя жизнью, — В части собственности он Сам стихией большевизма Стал отчасти заражён.

V

Ты поверишь мне едва ли, Но для нас, для всей страны Вы с ним две одной медали Оборотных стороны. Он исчез давно, навечно, Но должна бы по всему Всё равно поставить свечку Ваша партия ему. Будет только справедливо Так отметить вашу связь: Это ж он Россию к взрыву Вёл — как мальчик веселясь. Он,

от злости сатанея, Гнал упрямо в красный стан Надругательством — евреев, Просто плётками — крестьян. Гнал свирепо, сея беды, Жаждал мстить, судить, карать, И как зрелый плод — победу Вам осталось подобрать.

VI

Но под докторскою крышей Близ полковника того Ты о том не думал, слыша Голос вежливый его. Не с того душа болела, А от мыслей… Ты страдал От обиды: знал, как белых Этот врач с надеждой ждал. Угнетало униженье, Общность странная судьбы… Всё тут было в нарушенье Правил классовой борьбы. Всё! Надолго ты потрясся Встречей с ним… Не враз постиг, Что всего тут жадность класса, Подтвержденье чётких книг. В то, что просто и знакомо, Вновь поверил ты — да как! Хоть смущал азарт погрома У полковника в зрачках.

VII

…Затихал весь город Киев, Слыша голос твой в ночи. Вся его буржуазия — Адвокаты и врачи. И звенели стёкла грустно, Когда шёл ты по утрам По Андреевскому спуску Вверх, к Присутственным Местам. Был, как выстрел, эхом резким Каждый шаг твой повторён. И в испуге занавески Поднимались с двух сторон. Их подхватывало, словно Ветром классовой борьбы… …И за каждой — тот полковник Избегал своей судьбы.

VIII

Избегал, стоял на страже, И от взора твоего Этажи и бельэтажи Нагло прятали его. Пусть не знал ты, где полковник, Всё ж ты знал, что всё равно Социально и духовно Все вокруг с ним заодно. Все — как он, того же мира, То же скрыто в них, что в нём… И врывался ты в квартиру, Словно в крепость под огнём. Но не били револьверы, Враг не целился, губя. Лишь чужая атмосфера Обступала здесь тебя. Словно кто-то неизвестный, Проиграв последний бой, Ставил вновь тебя на место, Возвышался над тобой. И разбитый, незаконный, Власти отданный твоей, Лишь косился удивлённо На тебя со стеллажей.