Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Люцилла нашла в актрисе весьма плохую помощницу. Любимцем Росции был теперь молодой Афраний, страстно влюбленный в танцовщицу Дионисию, которая не смела отвечать ему взаимностью, боясь своего жестокого деда. Страдания этих юных сердец все время поглощали внимание Росции, пока не приехала в Рим Аврелия, больная, почти сумасшедшая от угрызений совести, терзавшей ее за новую обиду, нанесенную Нобильору, и с ней вместе Люцилла.

Сочувствуя всем, Росция не могла оказать существенной помощи никому, покуда случай не натолкнул ее на это. Она хлопотала около Аврелии, утешала Люциллу, ободряла письмами Афрания, уехавшего на

Восток, спасала от деда Дионисию. Все это она могла делать не иначе, как урывками, на досуге между спектаклями, так сказать, разрывая свое время между друзьями, не отдавая никому из них преимущества до того дня, когда она встретила у Люциллы Катуальду, полюбила эту хитрую галлиянку, занесла ее со свойственной ее пылкому сердцу быстротой в разряд своих любимиц, узнала от Нее, что Нобильор в Риме и до сих пор любит Аврелию. Тут Люцилла, Афраний, Дионисия были забыты: Росция принялась улаживать отношения своего друга юности с его бывшей невестой.

Сервилий Нобильор скоро получил на свое письмо ответ от Марка Аврелия. Не зная отношений своего приятеля к Аврелии и не желая разглашать скандал, сенатор писал кратко, что его племянница здорова и спокойна, просватана за Октавия, живет у Клелии. Выразив свое сожаление, что умерший брат, поместив на хранение в храм Весты свое завещание, не поместил туда капитала, вследствие чего все приданое Аврелии расхищено разбойниками, он поручал Нобильору навести справки о молодом невольнике Котты, которого зовут Барилл-сириец, и, если он не замешан в злодействах беглых гладиаторов, вручить ему прилагаемую к письму отпускную хартию, написанную его умершим господином при составлении завещания.

Получив это письмо, Нобильор успокоился и решился больше не показываться любимой девушке, уже не имея права на дальнейшее покровительство ей, поступившей под законную опеку дяди и ставшей невестой Октавия.

Люцилла была недели две в полном отчаянии, несвойственном ее энергическому духу, потому что ни один человек не хотел протянуть ей руку помощи; все сложилось против ее желаний; все были против нее; даже Семпроний, ее любящий, покорный отец, — и тот зажимал уши при ее мольбах в пользу Фламиния. Одна только Росция горевала вместе с ней, но ничем не могла помочь и она, потому что ни Цицерон, ни другие адвокаты, возмущенные до глубины души скандалом, не хотели защищать профанаторов святого обряда, а судьи, подстрекаемые Великим Понтифексом, были против помилования Все, что удалось Люцилле, — была отсрочка суда на месяц под предлогом болезни Аврелии, главной свидетельницы.

Отчаяние Люциллы выражалось не истерическими воплями, а мрачным молчаньем, прерываемым отрывистыми, то укоризненными, то полными сожаления словами, среди которых нередко произносилось имя Аминандра, то двумя-тремя горькими слезинками, которые она торопливо смахивала с лица.

Отец видел, как его «неукротимая» стоит неподвижно по получасу и больше, глядя на небо, как бы в молитве. Какому богу она молится, — он не решался спросить, боясь получить грубый ответ, но о чем она молится, отец слишком хорошо знал, потому что она однажды сказала ему: «Вы хотите погубить моего Квинкция, а я его спасу; его спасет тот, кто сильнее вас; в тронную цепь меня закуйте, — я разорву мои оковы и бегу к нему; тройными замками заприте его тюрьму, — я освобожу его и тогда, если есть тот Бог, который

всегда мне помогал».

Отец приказал рабыням развлекать госпожу, но это им не удавалось.

День суда приближался.

— Лида, — сказала Люцилла гречанке, — я всегда доверяла тебе больше других. Небо и ад теперь против меня. Ты видишь, что я не рыдаю; ты видишь, что горе еще не сломило сил души моей; я еще надеюсь, хоть сама не знаю, на что, не знаю, где и в чем моя опора. Тебе одной, моя верная ундина, я могу излить все мои муки, потому что и ты страдаешь после того, как Рамес погиб. Я еще могу надеяться до того момента, когда секира пресечет дорогую мне жизнь, но ты, Лида…

Гречанка склонила голову к госпоже: они обнялись и горько заплакали о своих бедах.

Преднамеренный стук мебелью заставил горюющих прийти в себя.

— Что тебе надо, Архелая? — спросила Лида.

— Некто желает видеть госпожу, — ответила вошедшая.

— Гости?! — вскричала Люцилла, — о, как мне надоели они со своими утешениями, увещаниями и даже поздравлениями со скорым избавленьем от уз… от уз, которые мне дороже жизни!.. гони, Архелая!.. не могу принять!.. сплю, нет дома…

— Не гости, госпожа.

— Кто же?

— Я не могу сказать этого имени.

— Аминандр!

— Нет. Человек, умоляющий о защите.

— Введи его!

Скоро вошел невысокого роста брюнет с длинными буклями, одетый в хорошее, но поношенное платье. Он низко поклонился Люцилле, бросил странный взор на Лиду и молчал.

— Кто ты и чего тебе надо? — спросила Люцилла.

— Ты не узнаешь меня, госпожа? — спросил пришедший.

— Нет, не узнаю.

— А ты, Лида?

— Нет, — отвечала гречанка, пристально глядя на незнакомца.

— Я пришел просить защиты от поисков человека, которого я люблю, уважаю, но не хочу иметь своим господином.

— Кто ж ты? — спросила Лида.

— Мой голос незнаком тебе и сердце ничего не шепчет?

— Ты… — произнесла Лида с недоумением, — неужели ты…

— Я — Рамес.

— Не может быть!.. твои волосы.

— Ловкая рука перекрасила их из светлых в темные и брови и усы также… я не имел денег на парики.

— Рамес! — вскричала Лида, бросившись к своему милому.

Они обнялись.

— Я бежал, воспользовавшись суматохой во время грабежа… бежал для того, чтоб быть с тобой, — продолжал невольник, — щедрость и доброту господина я забыл для тебя, моя Лида.

— Милый!

— Рамес, — сказала Люцилла, — я не выдам тебя: я освобожу Лиду; будьте счастливы!

— Госпожа, я не один здесь.

— Не один?

— Отпусти, отпусти со мной Лиду!.. мы должны спасти жизнь той, которая недавно усердно служила тебе.

— Катуальда?

— Она.

— Где этот милый друг, эта верная помощница! — вскричала Люцилла, — Катуальда здесь?..

— Она в доме Аристоника, нашего друга. Что такое произошло с ней, я не знаю. Я нашел ее случайно раненую, лежащую без чувств в лесу. При ней был какой-то мальчик, похожий на сына Аминандра, горько плакавший, голодный, не могший мне ничего объяснить. Я привел в чувство Катуальду, но она стала бредить; я ее с трудом довез, почти донес до Неаполя, посадил на корабль и привез сюда, к Аристонику.

— Скажи, что сталось с Аминандром?

— Не знаю. Были слухи, что его банда уничтожена какою-то междоусобной распрей. Он убит или бежал.