Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Мелхола поставила молча на стол молоко, яйца, сыр, хлеб и кусок холодной дичи.

Жрец сумел настроить мысли Аврелии на тему покорности воле Рока и мало-помалу даже развеселил ее, убедив выпить вина.

Ароматная влага крепкого хиосского разлила как бы огонь по жилам влюбленной девушки; лицо ее зарделось ярким румянцем, на устах заиграла радостная улыбка; забыв горе, она была счастлива, слушая ласковый шепот своего жениха и торжественные проповеди жреца о блаженстве любви.

Все трое до того увлеклись разговором, что позабыли о грозящей опасности от разбойников и завтракали,

не спеша.

Мелхола весело говорила с обоими мужчинами по-еврейски, подавая кушанье за кушаньем, напиток за напитком, стараясь продлить время.

Аврелия не приметила, что ее покровители оба не совсем трезвы; не приметила, что борода жреца опустилась от губ до подбородка, а пробор на голове очутился на боку.

Проведя за столом не меньше двух часов, все отправились по ветхой лестнице на верхний этаж дома. Там в зале пылал светильник, стояла кружка воды и лежал кусок хлеба на столе, украшенном зеленью. Перед этим столом были поставлены два стула, покрытые цельной бычьей кожей.

Молодая чета вступила в залу.

— Флавий, — сказала Аврелия, — ты слышишь топот коней?

— Нет.

— Слышишь? слышишь? все ближе и ближе…

— Это тебе показалось, моя ненаглядная.

Усадив жениха с невестой на приготовленные стулья, жрец, простирая руки над их головами, запел брачный гимн.

— Флавий! — вскричала Аврелия, схватив жениха за руку, — сюда идут люди по лестнице. Это разбойники… Аминандр или Бербикс, или корсары…

Они все трое оглянулись. В дверях залы стояла Люцилла, около нее ее грозный отец и несколько молодых вооруженных патрициев.

— Ах! — вскрикнули все, и бывшие в зале и новоприбывшие, до того громко, что эхо глухими перекатами несколько раз повторило этот возглас в огромных, пустых, смежных комнатах.

Аврелия прежде всех оправилась от изумления, предполагая в прибывших также беглецов, она радостно пошла к ним.

— Вот и свидетели!.. Люцилла, и вы все, благородные люди, Флавий, Октавий, и ты, и ты… будьте свидетелями…

— Мы и так свидетели, благодаря верной и честной Мелхоле, — мрачно ответила Люцилла, — мы все свидетели этого гнусного дела.

— Что это за растрепанный старик? — спросил грозный Семпроний, — откуда ты? признавайся, разбойник!.. ты актер? на тебе парик и фальшивая борода.

Он подбежал к испуганному жрецу и стащил с него волосы.

— Лентул! — вскрикнула Аврелия в ужасе.

— Да, это Лентул, постоянный сообщник этого негодяя, — сказал Семпроний.

— Кто же это? кто мой жених, мой Флавий.

— Это Фламиний, мой муж, — ответила Люцилла, едва переводя дух от гнева и печали.

— Если б я это знала, Люцилла…

— Квинкций, что ты сделал?.. — сказала Люцилла мужу, не ответив Аврелии, — мой отец поклялся… предать тебя казни… все мои просьбы напрасны…

— Это расторгнет твои узы, — ответил Фламиний, стараясь казаться спокойным.

— Острая секира за Капенскими воротами расторгнет ваш брак, — сказал Семпроний.

— Топор не расторгнет того, что соединено Небом!.. Квинкций, я прощаю тебя! — вскричала Люцилла.

— Я отвезу Аврелию в Рим, к ее дяде, — сказал Фабий, уже ставший мужем Клелии.

— А мы отвезем Фламиния

и Лентула на суд Сената, — заявил Семпроний.

И все отплыли морем прямо в Рим, взяв с собой Мелхолу к ее отцу и всех ее рабов. С этих пор западная Риноцера опустела; в заброшенном, ветхом доме разгуливал только сквозной ветер, а на дворе выла забытая, голодная собака.

Глава LVI

Характер актрисы. — Помощь беспомощной, откуда она меньше всего ожидала. — Первые признаки помешательства

Росция при всей доброте души своей и обширном образовании была не чужда легкомыслия, свойственного людям, вращающимся в водовороте непрерывных удовольствий и неудач шумной светской жизни среди самого разнообразного общества. Любимая всем Римом, она и во дворцах сенаторов и в лачужках пролетариев — везде была желанною гостьей, потому что талант отворял пред ней бронзовые врата первых, а ее громадное богатство — ветхие двери последних. Она везде была на своем месте, со всеми держалась, как с равными, умея и льстить без унижения, и принимать лесть без чванства, и дарить, и получать дары, и забавлять, и забавляться, не отягощая этим ни себя, ни других.

Она множество раз в жизни и влюблялась, и обманывала, и сама была обманута, и венчалась лаврами при аплодисментах, и слышала свист не за бездарность, а по интригам своих театральных врагов. Она радовалась от пустяков и страдала в своем великолепном чертоге, превосходившем роскошью дворцы сенаторов; молилась всем богам в трудные минуты жизни и забывала о самом их существовании в минуты счастья. Это была особа, вполне преданная всем интересам своих покровителей, любившая больше всего на свете свое искусство, охотно кружившаяся в безумном вихре жизни тогдашнего Рима, еще не уставши и не боясь устать от беспрерывной погони за новыми наслаждениями.

Это была одна из тех счастливых натур, которые никогда не устают ни страдать, ни наслаждаться, и живут до глубокой старости, сохранив всю свежесть души и сердца, здоровье и умственные способности.

Таков был и отец ее, знаменитый трагик Росций, умерший в глубокой старости много лет спустя после этой эпохи.

Способная на придумывание самых замысловатых планов, чем нередко угождала сильным мира, Росция, однако, не имела ни времени, ни, главное, терпения, чтобы приводить эти планы к благополучному концу, особенно в тех случаях, когда затеянное дело касалось ее одной и при неуспехе не грозил ей гнев никакого патрона.

Пока судьба безродного, покинутого всеми добрыми людьми Фламиния была в ее руках, Росция день и ночь мечтала о его спасении, но едва она убедилась в любви его к Люцилле и неравнодушии к нему со стороны живой Венеры, — она совершенно покинула своего любимца. Ее совесть относительно участи юноши была покойна от мысли, что она поручила его Люцилле. Росция как бы сбросила тяжелую обузу со своих плеч. Фламиний стал часто скрываться из Рима, потом женился. Росция забыла о нем, занявшись другими. Но вот он бежал от жены, стал опять делать долги, пировать, проигрываться; Росция уже не приняла в нем участия, решив, что теперь спасать его надлежит не ей, а его жене.