Над бездной
Шрифт:
Эта хижина стала местом наиболее частых посещений певца-забияки, которого не жаловал хозяин, но очень полюбили работники и дети, охотно сбегаясь плясать под даровую музыку и слушать песни, нередко подпевая общим хором.
Пешком приходить в Риноцеру из Пальматы было довольно далеко, но певец брал легкий челнок, всегда готовый к его услугам, и летел, как стрела, поставив парус и рассекая волны веслами в своих сильных руках.
После переселения Семпрония на виллу из Рима и его посещения отшельнической пещеры, певец стал чаще и чаще уходить под разными предлогами от художника то в один город, то в другой; скоро он совсем перестал с
В доме началась веселая, шумная жизнь, насколько было возможно в то тревожное время. К богачу съезжались, преимущественно морем, его друзья и пировали с ним. Росция посетила виллу со своей труппой и отцом и дала спектакль в нарочно устроенном театре.
Нарцисс все это знал, но не хотел принимать никакого участия в забавах своего друга, которого он считал то волшебником, то простым плутом. Певец, приходя в пещеру, всегда приносил другу что-нибудь нужное или приятное ему: лакомство, вино, материю для нового платья, материал для работы и т. п., всегда ласкал его, ободрял, но не оставался с ним долго. Изредка он его брал с собой в ближайшую деревню или усадьбу. Певца-забияку все знали; одни любили, другие боялись его плутней, состоявших в том, что он отколотит, приправляя побои своими возгласами «дружище» молодец, или разобьет посуду, или поцелует жену, невесту, дочь, или выльет помои в рыбную кадку, а иногда и на голову несчастливца, избранного им быть мишенью насмешек.
Такими страдальцами, над которыми все соседи смеялись, были Вариний, а потом и Барилл. Певец не боялся их мести, потому что у него всегда были готовы защитники в лице молодежи.
В деревнях знали и Нарцисса. Взрослые звали его отшельником; молодежь колдуном; его боялся один Вариний, считая за Мертвую Голову; прочие относились к нему равнодушно; некоторые даже любили его за случайно сбывшиеся предсказания, которые, по советам друга, он всегда давал в благоприятном смысле.
Видя эту веселую ватагу, художник иногда со вздохом шептал певцу: — Вот этот мальчик мог бы быть ровесником моему ребенку, который умер… о, моя бедная жена!.. я не знаю, жива ли она или нет.
Он полюбил детей; они иногда приходили к нему в пещеру и с любопытством рассматривали его работы, принося ему что-нибудь из деревенских продуктов в благодарность за игрушки, копались в его маленьком огороде, сажая и поливая овощи, причем нередко что-нибудь портили и дрались, не вызывая этим ни малейшего гнева дедушки-колдуна.
Однажды утром певец пришел на заре к своему другу и остался завтракать с ним, а потом стал помогать в работе.
Плющ над входом раздвинулся, и в пещеру вошла Лида с маленькой девочкой. Темно-голубые глазки ребенка пытливо смотрели на страшного, рыжего Нарцисса из-под своих длинных ресниц. Ее шелковистые, каштановые кудри, перехваченные узеньким золотым обручем, рассыпались по нежным плечикам, не закрытым красивой белой короткой детской туникой с вышивками на подоле. На ножках, достойных служить моделью для резца или кости художника, были надеты красивые сандалии из голубой кожи с серебряными звездочками на скрепах. Это была Амарилла, рабыня Катуальды. Она стояла, как прелестное видение, на лестнице пред взором удивленного Нарцисса, увидевшего ее в первый раз, потому что Катуальда и ее муж тогда только что поселились в Риноцере. Амарилла стояла, не смея ни войти, ни уйти без приказания Лиды.
Лида подошла и села рядом с певцом, тихо сказавши: — Ты желал, чтоб я привела
— Я хотел показать ее моему другу, — ответил певец, — позови ее.
— Поди сюда, Амарилла, милое дитя мое! — сказала Лида ласково, — взгляни, какие тут есть игрушки.
— Здесь хорошо, прохладно, — сказала девочка мелодичным голоском, смело подойдя к певцу, — ты давно не был у нас в Неаполе. Ты и здесь поешь, как у дедушки богатого?
— Да, миленькая; я пою и здесь, — ответил певец.
— Разве у тебя есть дедушка? — спросил Нарцисс.
— Да, он очень богат… он мне не дедушка, а только позволил так себя звать, потому что любит меня. У мамы Аврелии веселее, чем у нас дома, потому что у нас много ребятишек и все они драчуны и забияки; я люблю из них только Гиацинту; она меня не обижает. У мамы Аврелии тихо в доме, дети смирные, маленькие, тихо играют, хоть они и мальчики.
— Аврелия любит Амариллу, как свою дочь, — сказал певец.
— Она учит меня грамоте и Гиацинту вместе с Никифором, со своими детьми, и Публием… Публий уж большой, скоро уедет отсюда; без него будет скучно.
Девочка весело болтала, поместившись на колени певца. К ней-то он и отлучался чаще всего в Неаполь из пещеры, пока рыбак не переселился из города. Она доверчиво обвила ручонками его загорелую шею и теребила кудри.
Лида, между тем, пытливо смотрела на художника, который смутился, боясь говорить с этою хитрой женщиной. Постоянные угрозы певца убить Фламиния, если он его найдет в живых, наводили на него панику не столько от самого страха смерти, как от ужасной мысли, что любящий его друг превратится во врага.
Лида пробовала начинать разговор, но художник отвечал ей односложно, не желая продолжать.
Наконец она собралась домой.
Амарилла вынула две красивые ленты из принесенного с собой ларчика и сказала певцу: — Вот это тебе от меня… я сама вышила эти узоры… повесь на этом твою лютню.
— Подари другую-то ленточку мне, — попросил Нарцисс, — я подарю тебе ларчик красивее твоего, Амарилла.
— Хорошо; возьми.
Лида ушла; прелестная девочка упорхнула за ней из пещеры, точно легкая птичка из клетки.
— Какое прелестное дитя! — вскричал Нарцисс.
— Да, она прелестна и добра, — ответил певец, — ее все любят. Семпроний хочет ее выкупить и взять вместо внучки; Катуальда согласна продать ее, но глупый рыбак не отдает. А ты друг, что-то смутился, разговаривая с моей женой сегодня… я заметил, что вы как будто переглядывались!
— Это тебе показалось Электрон-Рамес.
— Меня не обманешь! я-то, верно, в город ухожу, а моя жена из города к тебе приходит… берегись, Нарцисс, сделаться моим соперником!.. я это все заметил давно, когда мы в башне скрывались. Ты сильно смутился, увидев Лиду. Ты знал ее давно, знал до моего знакомства с ней у Сервилия.
— Нет, я ее не знал.
— Лжешь!
— Я ее знал, как рабыню Люциллы, но…
— Ты ее знал, когда в кучерах жил.
— Я не был никогда кучером. Я знал Лиду, но…
— Ты сам не знаешь, что говоришь, путаешься в словах… где ты ее знал?
— Я не могу тебе сказать… поверь, что мы не соперники.
— А я уверен, что соперники. Ты знал мою жену в театре, когда ты был машинистом у Росция и катал цилиндры с громом.
— Клянусь тебе всеми богами, друг мой, что я не был ни кучером, ни машинистом, никогда не служил Росцию, имя Нарцисс принято мной только в день и час моей продажи Аминандру.