Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Во второй раз Лициний был отравлен, но его крепкое здоровье, несмотря на старость, осилило болезнь; он выздоровел.

Наконец Катилина измыслил новое средство погубить не только этого честного старца, но устроить такой адский план, после исполнения которого упали бы в бездну гибели вместе с Лицинием и другие жертвы. Злодей с нетерпением ждал приезда Афрания, отлагая до этого дня свой умысел; он отлично знал слабые струны каждого намеченного им лица.

Ведя сам безупречную жизнь, Лициний требовал того же и от всех своих подчиненных, не снисходя ни к каким слабостям и недостаткам. Подчиненные ему понтифики и весталки

очень боялись его. За простую оплошность он отрешал от должности без всякого милосердия; за нарушение обетов — казнил со всей неумолимой строгостью жреческих уставов.

Но слабость нравов этой эпохи нельзя было ограничить ни строгостью, ни страхом. Франтовство и любовь проникали в жилища священных дев Весты, невзирая на отрешения, тайные сечения в стенах обители и даже казни. Молодежь, пользуясь правами родных и двоюродных братьев, племянников и т. п., пробиралась к старухам, но попадала к молодым. Чем ветреннее вели себя девы, тем строже был их начальник, но он не мог устранить соблазн, проникавший к храму всеми уловками хитрости.

Лициний кипел гневом; этот человек старого закала не хотел и не мог помириться с порчей нравов в своей обители, ему было досадно, что, ежедневно убеждаясь в дурном поведении то той, то другой отшельницы, он не имел возможности уличить ни одну из них в нарушении священного обета уже несколько лет.

Не боялась его почти одна Марция-Аврелиана до того рокового дня, когда она спасла Лентула и Фламиния от казни. Лициний на многое относительно ее смотрел сквозь пальцы, убежденный в ее благовоспитанности и твердости характера. Напрасно, еще до ее посвящения, враги ее отца взводили на нее всевозможные клеветы; напрасно сплетничали ее подруги из зависти. Лициний уважал ее.

Катилина зорко следил за этими жертвами своих проскрипций; он со злобной радостью узнал, что на другой же день после спасения осужденных Лициний в гневе отрешил Марцию от должности на целый месяц.

Клевреты злодея распустили слух, что не Аврелия была причиной заступничества молодой весталки, а один из друзей осужденных, к которому жрица неравнодушна; провинциалка же была только ширмой. Эта молва была пущена так ловко, что не только молодежь, но и, солидные, пожилые люди легко поверили этой клевете.

Отец сделал Марции, невзирая на ее священный сан, строгий родительский выговор, отвергая все ее доказательства. Стихи, могшие теперь спасти честь Марции в глазах ее отца, были уничтожены. Спрошенная, как свидетельница, Аврелия, как известно, находилась тогда в апатии, близкой к помешательству; она не могла энергично защищать двоюродную сестру; она только кляла самое себя и призывала смерть. Свидетельству Аврелии не поверили. Росции также не поверили. Цецилия инстинктом матери знала, что ее дочь не способна ни на что дурное; почтенная матрона сделала резкую сцену своему супругу, проплакала целые сутки и захворала от предчувствия ужасной беды, грозящей ее дочери неизвестно от кого.

Росция плакала вместе со своей подругой-патронессой, клялась ей открыть врагов Марции и уничтожить их козни, но… спектакль следовал за спектаклем, одна новая роль за другою, одна интрига Демофилы за другой… тоска Дионисии, разлученной с Афранием, сетования Семпрония по утонувшей Люцилле, история сына Аминандра и дочери Электрона, полная таинственности… многое другое, более мелкое, — все это развлекало в разные стороны

внимание актрисы, и она забывала про Марцию и ее мать, едва переступала порог, выходя из дома Марка-Аврелия, как забывала и о других несчастных, входя туда.

Слишком шумен был водоворот жизни Росции, чтобы она не была легкомысленна. Не природное легкомыслие, а непрерывная смена впечатлений была причиной бесполезности актрисы для ее друзей, которым она готова была всегда искренно помочь, но не могла разорваться умом и сердцем, чтоб поспеть везде и всюду вовремя. Росция доверила Катуальде свои опасения за Марцию.

— Если б был здесь наш певец! — воскликнула галлиянка.

Но этот возглас ее оставлен без внимания.

Два года прошли.

Досужие сплетники забыли Марцию, как забыли утонувшую Люциллу и уехавшую Аврелию, занявшись другим, преимущественно грабежами шаек Спартака на юге и победами Помпея над корсарами.

Но весталка не была забыта ее врагами, видевшими в ней не простую жертву для потехи кинжала или языка клеветников, но нечто более важное.

Бросив Фламиния в когти Ланассы и ее отца, злодей разом погубил его, его жену, мертворожденное дитя и старика Семпрония, переставшего после смерти дочери помогать деньгами Помпею в его предприятиях против корсаров, потому что он забыл весь мир от горя. Отделался злодей, хоть и неожиданно, и от Ланассы, убитой Люциллой.

Гречанка, полезная делу заговора, тем не менее, была опасна по своему легкомыслию; разлюбив когда-нибудь Фламиния, она могла увлечься новой жертвой своей порочности из числа людей совсем другой партии и превратиться из помощницы в яростного врага, обладая несметным капиталом и многими тайнами.

Ланасса уже была занесена в проскрипции; Люцилла только ускорила ее гибель, избавив этой услугой злодея от нужды нанимать убийцу или интриговать.

Такую же, подобную Фламинию, колонну, держащую на себе одной все своды дома Марка-Аврелия, Лициния и других, Катилина видел в юной весталке и пользовался всяким поводом, чтоб заставить кого-нибудь шептать о ее чести. Шепталось, что Лициний не ведает ее плутней только потому, что она хитрее всех прочих, а может быть и сам покрывает их, потому что ее отец оказывает ему какие-нибудь услуги вроде небезгрешных доходов.

Этого последнего намека старый жрец не мог хладнокровно вынести по своей гордости и стал шпионить за Марцией.

Он скоро приметил, что Лентул-Сура и Цетег делают Марции какие-то знаки головой и глазами, на которые та не отвечает, но каждый раз конфузится. Этого было довольно, чтобы окончательно сбить с толка подозрительного, угрюмого старика. Имея право входить к каждой из жриц во всякое время и вмешиваться во все, что их касалось, Лициний стал мучить Марцию своими ежедневными посещениями, которые всегда сопровождались строгим допросом по поводу всякой мелочи.

Вынесши терпеливо несколько месяцев эти придирки, молодая жрица наконец вспылила и гневно заметила своему начальнику, что ее платья, серьги, посуда и сундуки нисколько до него не касаются, и она никакими законами не обязана открывать все это и показывать по первому требованию, объясняя, кто их ей подарил, или у кого и за какую цену она их купила.

Старик вышел, пригрозив Марции, что высечет ее при всех за дерзость.

— Попробуй это сделать! — вскричала Марция в гневе, — мой отец привлечет тебя к суду!