Над бездной
Шрифт:
— К чему нам, старикам, брать молодых жен, особенно тебе, сосед.
— Ты отказываешься от моей дочери?
— Нет, не отказываюсь, но и не навязываюсь; куда нам торопиться, ты, пожалуй, женись на Люцилле, хоть завтра, если не стеснит тебя траур, а главное — не боишься навязать себе в ней на шею жернов, — красивый, но очень тяжелый. Я же, пользуясь твоим позволением, отложу мою свадьбу до весны.
— Да раньше теперь и я не согласен, потому что в Вакхов день и месяца-то не выйдет после смерти великого Суллы.
Сервилий был очень рад, что дело приняло такой оборот; ему не надо было заводить со стариком
Города Италии, благодаря изобилию камня в горах, возвышающихся на всем полуострове, издревле славились своими мостовыми, которые, к удивлению потомства, во многих местах сохранились и до наших дней в целости. Город Нола ничем не отличался от других провинциальных городов римского союза. В нем были, как и везде, чистые, прочно построенные дома в два и три этажа; форум, где собирался народ для продажи, покупки и всяких торговых дел, как и для своих сходок по разным поводам, сенат, хваставший своим сходством с римским, которому он был подвластен: храмы богов, носившие названия, заимствованные у римских, и при них жрецы, как и в Риме, — понтифики, авгуры и другие, кроме весталок.
Эти привилегии были дарованы Римом многим городам вследствие того, что после их завоевания, для большего упрочения власти посредством симпатии к Риму, туда отправляли на жительство римских граждан, а этим последним хотелось иметь у себя все, что напоминало родину.
Остановившись у дома городского эдила, помещики, а с ними Барилл и Катуальда, вошли в чистую, просторную комнату, назначенную для ведения дел.
Три купца стояли у стола, за которым важно сидел молодой человек с представительной наружностью; около него сидел старый писец из вольноотпущенных и писал акт.
Несколько других личностей, преимущественно из купцов и помещиков, сидели и стояли у стен, дожидаясь очереди. У римлян с древних времен и до цезарей был соблюдаем такой порядок службы для молодых людей высшего класса: прослужив год или два квестором (казначеем), молодой человек повышался в трибуны или эдилы, судя потому, куда его выберут; после нескольких лет службы в этом звании он делался гражданским или военным претором, а наконец консулом. Но не всем, конечно, удавалось быстро взобраться по этой лестнице; не римскому же гражданину даже и в провинции было трудно добыть почетное звание. Провинция делилась на Италию и на все, что завоевано вне ее. В Италии провинциал мог добыть себе все должности, какие хотел, но в Сирию и др. посылали не иначе, как римлянина. Консулов могло быть только два во всей республике, но это не отдаляло надежд желающих достигнуть этой высшей почести, потому что консулы менялись по выбору ежегодно. В прежнее время консулом мог быть только человек заслуженный или славный своим древним родом, что иногда давало это звание и помимо всех предшествующих должностей, но в последнем веке до Р.Х. не только в консулы, но даже и в диктаторы мог попасть всякий, кто соберет себе партию и усмирит противников в силе кулачного права, как и поступали Марий и Сулла.
Сервилий и Котта считались одними из богатейших личностей в округе, а последний и знатнейшим человеком, потому что был когда-то римским сенатором и любимцем Суллы.
Им не пришлось долго ждать, потому что эдил позвал их к своему столу не в очередь.
Объяснив цель своего прихода, Котта взял Катуальду
— Продаю тебе, Кай Сервилий, мою невольницу, Катуальду-галлианку, за 2000 сестерций.
— Даю тебе за нее, Тит Аврелий Котта, сумму, которую ты просишь, — ответил Сервилий, отсчитав из кошелька деньги и положив на стол. Он протянул руку; Котта положил на нее руку Катуальды.
Писец принял и просмотрел запродажную запись, составленную дома помещиками и подписанную Коттой; ее подписал эдил и три свидетеля, — те самые купцы, что заключали свою сделку пред этим.
Катуальда была продана.
Продавец и покупатель заплатили торговую пошлину и дали гонорар, как эдилу, так и писцу, и ушли из камеры.
Сервилий отправился домой, но Котта остался в городе, у одного знакомого, под предлогом закупки траурной материи для себя и дочери, а в сущности, чтоб в третий раз пред кем-нибудь излить свои чувства по поводу смерти Суллы и отсрочки своей свадьбы.
Глава XIX
Союз кровавой клятвы
Всадники-щеголи, повстречавшиеся помещикам по дороге в Нолу, продолжали свой путь шагом и скоро свернули с большой дороги на малопроезжий проселок.
— Заметил ли ты, Лентул, эту живую мумию? — спросил Фламиний весельчака, ехавшего радом с ним.
— Кто это? — отозвался молодой человек.
— Не диво, что ты его не знаешь, хоть и нередко посещаешь здешние места; этой мумии трудно и ноги-то передвигать… диво то, что он ухитрился на лошадь сесть!.. это — ее жених.
— Пресловутый Аврелий Котта?
— Он самый… рекомендую… будьте знакомы!.. ха, ха, ха!
— Ха, ха, ха! — ответил хохотом Лентул, — ну, теперь мне совершенно понятно, Фламиний, почему ты так спокойно относишься к этому сватовству… если у тебя такой соперник любви, — бояться нечего.
— Да я ничего и не боюсь.
— Что же ты медлишь-то? я, на твоем месте — полюби меня такая раскрасавица — давно уж успел бы и увезти ее, и пожить с ней, и расстаться.
— Эх, Лентул! — произнес Фламиний и тяжело вздохнул, как бы под бременем какой-то неприятной мысли.
Минуты две они молчали.
— Что ж ты с ней так долго тянешь? — спросил Лентул.
— Это мне всегда, как и тебе, удавалось, — ответил Фламиний, — только не с ней. Люцилла не такова, как другие. В ней есть, и в ее взоре, и в ее голосе, какая-то странная, непонятная мне, могучая сила, покоряющая ей мою волю… она меня очень любит, я в этом убежден, но…
— Сам ты в нее влюбился и… стал ты ничтожной козявкой, которую она привязала на ниточку… то позволит ползать, то раскачает и заставит летать, то в коробочку посадит… так?
Это задело самолюбие юноши, он рассердился.
— Нет, любезный друг, я козявкой не буду! — вскричал он, стиснув бока своего коня шпорами до того, что он встал на дыбы и чуть не сбросил всадника.
— Чем же ты у нее будешь-то? — продолжал поддразнивать Лентул.
— Ее супругом и повелителем… полным обладателем ее миллионов! — вскричал Фламиний, сделав на своем коне молодецкий скачок, без всякой надобности, через придорожную канаву и обратно.
— Кай Цезарь, восторг и печаль всех наших красавиц, был в нее влюблен, а она и смотреть-то на него не хотела. Молодец ты, Фламиний, за то, что отбил ее у него!.. за этот подвиг ты достоин золотого венка!