Над бездной
Шрифт:
— Будто?
— Конечно, это твой великий подвиг; это славнее всего, что ты совершил в нашем союзе. Цицерон и Помпей хотели для Люциллы развестись со своими женами, чтоб на ней жениться, и также ушли ни с чем. Ты всех их превзошел… быть предпочтенным Помпею и Цицерону!.. разве это не великий подвиг, не слава?
— Да, я ею избран и предпочтен всем. Я этим горжусь и восхищаюсь сильнее, чем мог бы гордиться и восхищаться, если б даже меня избрали в консулы. Приобрести себе женщину, иметь которую все добивались и не успели, — это верх блаженства!
— Весь
— Не повредит ли моим планам слишком ранняя огласка?
— Торопись.
— Да, Фламиний, — угрюмо вмешался мрачный брюнет, до сих пор молчавший, — я не люблю, когда мои помощники слишком долго стонут о любви у ног своих красавиц. Ты знаешь мои правила: сегодня я помещу мою жертву в проскрипции, завтра — удар кинжала. Так и с женщинами: сегодня я взгляну и скажу — она будет моей; завтра — исполню.
— Я сам держался этого правила, диктатор, — ответил Фламиний, оробев под мрачным взглядом больших черных глаз, устремленных на него бледным брюнетом, — я всегда кончал мои любовные интриги в неделю, а самые длинные — в месяц, но… тут другое дело. Вспомни, диктатор, что у отца Люциллы двести миллионов, а она единственная наследница. Разве такая сумма не стоит вздохов целого года?
— Неправда!.. больше двух лет ты беспрестанно скрываешься от нас сюда.
— Не от вас, а от ростовщиков.
— А ты любишь Люциллу?
Взгляд бледного человека, которого Фламиний называл диктатором, дико сверкнул, как взгляд тигра, почуявшего добычу.
— С поразительной красотою в ней соединяется просвещенный ум, твердость характера и…
— И всякие дальнейшие совершенства! — договорил Лентул со смехом.
— Я также об этом слышал, — сказал брюнет, — за твои подвиги позволяю тебе, Фламиний, обладать ею нераздельно целые полгода со дня похищения, а потом ты ее уступишь мне.
— А если она не согласится?
— А наши молодцы-корсары? ты их забыл?.. ты сказал, что у нее двести миллионов… отлично!.. преклоняюсь пред твоим счастьем. Ты будешь крезом и одолжишь мне взаймы полмиллиона на другой день после похищения или свадьбы, все равно, что у вас там с нею будет. Я ведь не для себя прошу; ты знаешь, что я не люблю роскоши, я прошу для блага народа, потому что наш союз кровавой клятвы имеет целью только одно благо народа. Я хочу устроить великолепный спектакль, звериную травлю и бой гладиаторов перед выборами… я — ваш диктатор, но хочу, наконец, кое-чем быть и для Рима; я буду консулом.
— А из консула превратишься в диктатора, благодаря нам, и я первый попаду в твои проскрипции, потому что я потомок древнего аристократического рода.
— Полно шутить, Фламиний!..
— Теперь ты меня даришь твоей благосклонностью, потому что я страдаю от долгов, как и все члены нашего союза, но тогда…
— Вспомни, что я — не Марий; я — патриций, хоть и не древнего рода, а включен в это сословие Суллой, как его верный помощник. К чему же мне убивать патрициев, если они согласятся мирно поделить свои излишки с нами, бедняками,
— У нас их, кажется, никогда и не будет, хоть бы мы обобрали всё сундуки богачей! — вмешался Лентул. — Да что такое деньги? пустяк, которые нынче нажил, завтра прожил, потом опять нажил… стоит только уметь хитрить…
— И владеть кинжалом! — договорил предводитель.
— Другое дело — добыть себе то, чего ни у кого нет. Деньги-то и у Аврелия Котты есть, — сказал Лентул. — Когда ты будешь богат, Фламиний, я охотно продам тебе мою чашу из черепа коня Ахиллеса. Что тебе тогда будут стоить такие пустяки, как двести или триста тысяч сестерций!
— И за сто тысяч уступишь, — усмехнулся Фламиний, польщенный расположением предводителя, восхвалявшего его подвиги.
— Клянусь тебе всеми богами, что не могу сбавить ни одного семиса [18] . Ты подумай: конь Ахиллеса! Дотрагиваясь до чаши, ты дотронешься до того самого места, до которого касался величайший из героев. Такой чаши ни у кого нет.
— А я тебя сделаю предводителем всадников, когда буду открыто избран в диктаторы, — сказал брюнет, — предводитель всадников, как и диктатор, — один на все государство. Когда я утомлюсь бременем моей славы и власти, как утомился Сулла, то, подражая моему учителю, удалюсь в тихую деревеньку, а власть диктатора отдам тебе, Фламиний. Ты — диктатор!.. подумай об этом: разве не стоит отдать за один звук этого слова все миллионы женщины, которая к тому времени успеет тебе наскучить? ты — диктатор!
18
Semis — 1 коп.
Он отвернулся от Фламиния; ядовитая улыбка скользнула по его бледным, тонким губам и мгновенно исчезла с этого окаменелого лица.
— Но пока у меня еще нет миллионов Люциллы, — сказал Фламиний, — дай ты мне сам что-нибудь взаймы; не продавать же мне мою галерею редкостей или римский дом.
— Я тебе охотно дам… добрый совет, — ответил предводитель с новою мимолетною усмешкой, — не женись на твоей богине красоты.
— И не получить ее приданого?
— Друг, мне ли ты это говоришь?! твои ли это слова, мой герой, опытный в делах этого рода?! стоит раз увезти женщину от ее отца или патрона, — и пойдет она со всем своим приданым за тобой на край света.
— Только не Люцилла!
— Ха, ха, ха!.. и она пойдет, мой друг!
— Как же это сделать?.. Несмотря на всю любовь свою, она держит себя со мною, как будто с простым знакомым. Она говорит со мной о любви, о будущем счастии, но…
— Начал говорить — договаривай!
— Я не добился от нее даже поцелуя.
— Я тебя не узнаю!
— Козявка! — вскричал Лентул.
— Когда я буду ее мужем, она будет козявкой!
— Конечно, конечно! — усмехнулись оба спутника.
— Что же мне делать?