Над бездной
Шрифт:
Невольницы занялись каждая приказанным делом; Катуальда уселась, в качестве любимицы, на низенькую скамеечку около Люциллы и начала рассказ.
— Это было, — говорила она, — вскоре после смерти старой госпожи… пришла ему в голову мысль, что будто все мы носим варварские имена, могущие принести беду… это он вычитал из какой-то глупой книги. Созвал он нас всех, точно солдат на ученье, сделал перекличку, велел стать рядом. Всех нас в доме не много, не больше десятка, мы скоро явились и все это исполнили. Начал он нам имена давать… такие мудреные, что не только запомнить — выговорить
— Вы перезабыли ваши имена? — спросила Люцилла.
— И перезабыли, госпожа, и перепутали. Не знаем мы, бедные, как кого из нас зовут!.. а он еще и пригрозил: отколочу, говорит, палкой, если забудете. Бабушке Эвное досталось греческое имя; она его легко запомнила, потому что сама гречанка, а нам с Бариллом очень плохо пришлось. Он вдобавок свое имя-то переврал — вместо Эпифан ответил Эпиман и вышло что-то совсем другое.
— Ха, ха, ха! — засмеялась Люцилла, — Эпифан значит — богоявленный, а Эпиман — дурак.
— Много раз колотил его господин за это… колотил и меня… помню Ев… а как дальше — забываю. Твержу целый день: Евтихия, Евтихия, а отвечу Евдокия или Евкосмия… это были имена других, не помню чьи. Дело у нас кончилось тем, что через неделю господин сам перезабыл, кого как назвал. Велит кого-нибудь позвать, явится совсем не тот; он затопает ногами, застучит палкой об пол, заругается… наконец застал одну из этих комедий господин Сервилий и выручил нас несчастных, уверив господина Котту, что переменять имена рабам не после покупки — дурная примета, — и пошло у нас все по-старому.
В эту минуту дом пошатнулся от легкого землетрясения; вихрь сорвал с окна ковер, который, точно гигантская птица, пролетел над головою рабынь, сидевших на полу. Они подняли его и повесили снова.
— Ах, какая буря… землетрясение! — вскричала Люцилла, невольно обнявши и прижав к себе голову Катуальды, — я не суеверна и не труслива, но поневоле вздрогнешь в такую погоду…
Страшный удар грома прервал ее речь.
— Боги, спасите нас!.. Зевс-Юпитер, пощади! — взмолились рабыни гречанки.
— Гезус-Ирминсул! — воскликнули германки.
Лида принесла шипящий кальдарий — самовар [22] , подобный нашему, только употребляемый тогда не для чая, а для кальды — напитка из вина и воды.
— Кальда сварилась, госпожа, — доложила она, поставив на стол кальдарий. Сбегавши снова в кухню, она принесла и расставила на столе тарелки с сотовым медом, хлебом, сдобными лепешками и вазу с фруктами.
Катуальда продолжала рассказывать про старого Котту, вызывая по временам смех Люциллы, но очень короткий и сдержанный.
22
Он был четырехугольной формы с краном и внутри разделялся перегородками для разных напитков, приготовляемых в нем.
Усевшись на ложе к столу, красавица налила себе стакан кальды, прибавила молока и стала медленно пить, закусывая сдобной лепешкой, намазанной медом.
Гром
— Ужасно теперь находиться в дороге трусливому человеку! — заметила Люцилла.
— Медузка убита, госпожа, — доложила Лида.
— Бедная, неужели?
— Не молнией. От вихря свалились дрова прямо на ее конуру.
— Ужасная погода!.. недаром вчера у старого господина колено болело, — заметила Катуальда.
— В такую погоду я всегда чувствую что-то странное, — сказала Люцилла, — какую-то тревогу… моя душа трепещет, как будто мне грозит беда, и в тоже время я стремлюсь, как никогда, вон из комнаты… мне хочется убежать в сад, в поле пли на морской берег и насладиться зрелищем этой величественной борьбы стихий. Море вздымает свои волны, как горы; черные тучи разражаются ливнем, из них сверкают молнии за молниями…
Тррах!.. раздался снова гром.
— Амиза, подай мою лиру; я спою гимн в честь Нептуна.
Она взяла из рук невольницы золотую лиру, сыграла прелюдию и запела:
Море бурное вздымает Волны грозные свои…На пороге комнаты явился Фламиний, совершенно измокший под дождем и напуганный чуть не до полусмерти грозою. Люцилла бросила лиру и подбежала к нему.
— Ты здесь в эту бурю! — вскричала она, — вот не ожидала такой храбрости!.. Мои милые ундины, утонувший рыбак попал в наше царство… позабавимся!.. Милая Катуальда, ты сегодня утром была ранена в плечо братом очень кстати: ступай вниз и стереги у комнаты старого филина; если он вздумает высунуть из-за двери голову, начни плакать от боли твоей раны. У Сервилия, кроме страсти к стихам, есть еще мания лечить… ха, ха, ха!.. ничем раб не может легче угодить ему, как притворившись больным. Он лечит даже собак… ха, ха, ха!.. Фламиний, садись к столу со мною и пей кальду… я тебе сварю другую, крепкую, как ты любишь… ах, да как ты измок-то!.. Архелая, сбегай к Рамесу за другою одеждой!
— Ничего мне не надо, Люцилла, — возразил молодой человек, — я скажу тебе два слова и уйду.
— Что за фантазия! — перебила она со смехом, — идти во время грозы и бури, рискуя быть убитым поваленным деревом, только для того, чтобы сказать два слова!.. ну, говори твои два слова, а потом увидим, что будет.
— Первое слово — простимся!
— А второе?
— Навсегда.
— Это ты мне десять раз говорил… не к чему для этого было мокнуть на таком ливне. Да садись же и пей!
— Не могу. Я ужасно много пил сегодня.
— Опять?!..
— Заставили.
— Ты дрожишь… ты болен?..
— Нет. Вели твоим ундинам выйти или отойти прочь. Я скажу тебе тайну. Вот мой кинжал; я безоружен теперь. Возьмите.
— Да я тебя уж давно не боюсь. Отойдите к двери, мои ундины. Ну, рассказывай.
— Я сяду здесь, в последний раз у ног твоих, — сказал Фламиний.
Они сели около стола, она на кресло, он на скамейку, оставленную Катуальдой.
— В чем же состоит твоя ужасная тайна? — спросила Люцилла с иронической улыбкой.