Над бездной
Шрифт:
— Все кончено, — ей произнесен смертный приговор… Мелела, дай мне 10 динариев.
— Ты проигрался?
— Дай скорее… для платы… там… дай!
— Все деньги и деньги!.. когда этому будет конец? — возразила еврейка с невозмутимым хладнокровие.
— Бери, что хочешь… вот этот пояс… кинжал… мою голубую тунику… жемчужную повязку… давай деньги!
— Отвяжись ты от меня, безумный!.. не хватай моих рук твоими нечистыми лапами, язычник!.. ты готов валяться предо мной на коленях… что за новая дурь пришла тебе в голову? чем тебя напугали
— Давай, давай!
— Бери без заклада! — вскричала она, злобно топнув ногою, — разве я не могу бросить 10 динариев тебе, нищий богач?!.. Люциллу в проскрипции!.. эх, как расхрабрились!.. мои векселя с ней в проскрипции? — дождутся успеха!.. когда дело идет о спасении денег, разве есть клятва на свете, которая связала бы меня?!
Говоря это, Мелхола медленно рылась в шкафу, перебирая разное тряпье.
— Денег, денег скорее! — приставал Фламиний.
— Дам. А ты скажи, что у вас там было?
— Всех в проскрипции!
— Да кого всех-то? Растолкуй мне хорошенько!
— Всех, всех!
— Всю Италию что ли? Коротки у вас руки, добрые молодцы!
— Цицерона, Помпея, Цезаря, всех, всех!
— Цезаря! — усмехнулась Мелхола, — где вы его достанете? он теперь на востоке, потом, слышно, уедет на запад… так вы за ним и погонитесь!.. Цицерона, Помпея!.. умные же головы у вас на плечах, молодцы!.. не умнее кочанов капусты!
— А твоя голова глупее выдолбленной тыквы!
— Просит денег, а сам бранится! Не дам.
— Чудовище!.. ты сама не знаешь, что говоришь!..
— Сам то ты не знаешь, что делаешь, юноша!.. бросил бы ты это глупое стадо отверженных козлищ и жил бы, как следует. Заплатил бы ты моему отцу все долги, выкупил бы имение, сделался бы хорошим человеком, как другие.
— Эх, поздно!.. этого уж нельзя!.. давай же денег, Мелхола! только 10 динариев, чтоб заплатить дворнику.
— Ты хочешь идти туда сейчас?
— Разумеется.
— В такую бурю? гляди, как волнуется море… слышишь, как оно свирепо бьет в берег своими бурунами? Сейчас дождь пойдет. Погляди, какая черная туча нависла, точно каменный утес. Тебя убьет молнией.
— Ничего не боюсь.
— Не боишься грозы небесной, а боишься ничтожного, смертного человека!
— Ты одна не боишься его; его все боятся.
— Лентул его боится? Цетег боится? Не боятся они его, а ненавидят и стремятся к одной цели: при его помощи добиться власти над Римом. Катилина сам попадет в проскрипции своих друзей.
— Ты ничего не знаешь, поэтому я не стану с тобой говорить; клятва связывает меня.
— И не хочу я ничего знать. Довольно того, что мне известно. Стоит дунуть кому-нибудь из умных людей, — и вся ваша башня, воздвигнутая из морских губок на сыпучем песке, развалится в прах.
— Давай же денег!.. уже почти совсем стемнело… пора мне идти.
— Возьми. Вот несколько сестерций, терцинов, динариев… я даю больше, чем ты просишь… тут около 100 сестерций, то есть 25 динариев.
— Благодарю. Мелхола, сказать ли тебе,
— Ну!
— Я иду…
— Конечно, не на коне поедешь.
— Да ты не смейся, глупая!.. я иду, чтоб…
— Ты готов расплакаться… что за новая причуда? то ты бранишься, то нежничаешь… о, бесхарактерный ветреник!
— Я иду порвать наше знакомство навсегда. Я боялся за участь Люциллы и прежде, а теперь, когда Катилина произнес и подписал ее приговор…
— Послушай, не делай этой новой глупости, если у тебя осталась хоть капля здравого смысла. Не надо было тебе ходить туда сначала, если ты этого боялся; теперь, когда ты уже разболтал друзьям о вашей любви, поздно стремиться к разрыву. Теперь они принудят тебя всеми своими угрозами возобновить твое знакомство, потому что ее приданое слишком хорошая приманка для них. Расстанься не с невестою, а с этими лживыми людьми.
— Сказать им: знать вас не хочу, — попробуй сама сказать им это.
— И не подумаю пробовать. Что они мне? Они меня не погубят, потому что им выгодно вести дела с моим отцом. Ты их брось.
— Невозможно.
— Сразу нельзя. Отстань постепенно от этой шайки после женитьбы.
— Отстать… легко тебе выговорить это слово, Мелхола!.. нельзя от них отстать, нельзя!.. о, гибель, гибель везде!
Он вышел из дома и направился быстрыми шагами в Восточную Риноцеру.
Оконное стекло было уже в это время известно, но еще не вошло во всеобщее употребление, его вставляли, как и всякую оригинальную вещь, кое-где в богатых домах, ради украшения. Рамы продолжали заменять плотными деревянными ставнями, иногда с прорезями для пропуска света, заклеенными раскрашенным пузырем, или холстиной, покрытой лаком.
Буря, внезапно разыгравшаяся на Средиземном море, была так сильна, что вихрь проникал в комнату Люциллы даже сквозь плотные ковры, повешенные на окна сверх ставень.
Одетая в плотное шерстяное платье из двуличневой материи — ундулаты, серого цвета с розовым, Люцилла сидела в кресле, окруженная своими рабынями, поместившимися на полу у ее ног. Между ними была и Катуальда. Все они были одеты в одинаковые белые туники с розовыми поясами, имея на головах венки из зелени и роз.
На челе Люциллы сияла золотая диадема с алмазною звездою, за которою была прикреплена длинная вуаль из серой аморгосской кисеи.
Красавица жаловалась на холод; настроение ее духа было тревожно.
— Несносная буря! — сказала она, — слышите, как гудит ветер и раскачивает деревья? Должно быть, у Эола прорвался мех или старый Нерей вздумал отдать дочь замуж за утонувшего рыбака. Катуальда, сядь вот сюда, поближе ко мне, и рассказывай о причудах старого Котты; я очень люблю слушать это. Ты, Амиза, настрой мою лиру; я сыграю что-нибудь; найди, Адельгейда, мой золотой убор с сапфирами; я хочу его примерить; я его давно не надевала. Ты, Лида, поди в кухню и нагрей кальдарий, я хочу выпить теплого.