Над бездной
Шрифт:
— Обмани ее, — сказал брюнет, — уверив, что женишься в Неаполе, отложи женитьбу до переезда в Байи; приедешь туда — найди новый предлог для отсрочки брака до Рима, а тем временем… деньги твои и… кинжал также твой.
— Ах!
— Тебе ее уж не жалко ли стало, или ты забыл правило нашего союза? Мы можем любить и защищать женщин только полезных нам. Такова моя Орестилла и другие. Все вредное для нас — в проскрипцию и прочь!
— А если моя жена будет всей душой предана нашему делу?
— Заплачь о ней поскорее, мой ребенок, и умоляй, меня — папа, не тронь мою игрушку!.. Еще я ни слова серьезно
Брюнет и Лентул громко расхохотались.
— Я ее заставлю служить нам… служить тебе… народу, кому прикажешь! — бессвязно восклицал Фламиний почти в отчаянии.
— Теперь я приказываю тебе одно: увези Люциллу до приезда ее отца из Испании.
Они доехали до усадьбы и спешились.
Глава XX
Двенадцать проскрипций
Усадьба молодого Квинкция Фламиния, граничившая с владениями Кая Сервилия, была одним из тех несчастных поместий, в которых нет во власти помещика ни кола, ни двора, ни закуты, потому что все до последнего бревна и гвоздя там было заложено жиду-банкиру, который эксплуатировал, как хотел, заложенное имение, не могшее, по тогдашним законам, в случае неплатежа процентов, перейти в его собственность, но могшее быть проданным другому помещику из знатных.
Тамошний дом походил на заброшенные развалины богатого замка или маленькой крепости, потому что был обнесен высокою, каменною, довольно хорошо сохранившейся стеною. Он был деревянный, построенный без всякого стиля, или, лучше сказать, в том причудливом, не поддающемся правилам архитектуры, стиле, в каком и до наших дней строятся подобные загородные игрушки капризных мотов, требующих от архитектора сооружения палат чуть не в 24 часа.
На его главном фасаде был устроен глубокий римский вестибулум, но с египетскими колоннами; окна были расположены без симметрии, разной величины и вида: одни из них были круглы, другие длинны, перед некоторыми красовались выступы вроде балконов.
Крыша была плоская, на восточный манер, окруженная перилами. С одной стороны на ней возвышалась башня. Этот дом сообщался с флигелями такой же оригинальной архитектуры посредством двухэтажных колоннад с вазами и статуями.
Все это было теперь в самом жалком виде; вазы и статуи были давно проданы, кроме двух-трех несчастных экземпляров, успевших повредиться до продажи и таким образом уцелевших. Одна из них, безрукая и безносая, жалобно глядела на разоренные руины, из года в год покрываясь плесенью и мхом.
На крыше, благодаря климату юга, уже. успели вырасти деревья и масса ползучих растений, гирляндами свисавших вдоль стен. Одни из окон были заколочены, из других торчала солома, в третьи свободно врывался сквозной ветер и гудел в пустых комнатах, из которых была вывезена вся мебель, сколько-нибудь годная для продажи. Роскошный парк, некогда окружавший усадьбу, был вырублен, огород заброшен; в нем зеленели только три-четыре грядки, возделанные заботливой рукой рабов — сторожей поместья, живших тут. В нижнем этаже дома, в трех комнатах, еще годных для жилья, по временам жила Мелхола, дочь еврея, владевшего Риноцерой. Она укрывала иногда Фламиния, когда ему приходилось спасаться от своих других кредиторов. Из Нолы он спасался в Неаполь, из Неаполя —
Фламинию было только 24 года, а он успел уже совершить великие подвиги на житейской арене среди ростовщиков и женщин. Женившись 19 лет по выбору отца, он через год убил жену и своего соперника. Женившись во второй раз, он развелся с женой, промотав ее приданое. Кроме этого, он уже успел растратить до Последней монеты по очереди три больших наследства — после отца, дяди и дедушки.
В Риме у него был огромный дом, полный всевозможных редкостей. Там хранилась палица Геркулеса, меч Аннибала. щит Александра Македонского, шлем Гектора, стул и прялка Елены Спартанской, ложка Ромула и т. п. диковины, за которые счастливый обладатель заплатил баснословные суммы денег, нимало не усомнившись в их подлинности.
В первой комнате, куда вошли приехавшие, была кухня; стоя пред очагом, Мелхола усердно занималась приготовлением ужина для многочисленного общества при помощи всех своих пяти рабов.
В следующей комнате шел уже в полном разгаре пир. Оттуда неслись крики беспрестанных заздравных тостов, к которым нередко примешивались тосты совершенно противоположные, — за чью-нибудь погибель. Резко раздавался звук бросаемых игральных костей с возгласами гнева или взрывами хохота.
При появлении Фламиния и его двух спутников все вскричали: «Диктатор!» и полезли к бледному брюнету со своими тостами, наперерыв стараясь обратить на себя его внимание.
— Прочь, все прочь, я устал! — мрачно ответил он и уселся со своими спутниками отдельно от прочих ужинать в третьей комнате.
Члены союза продолжали свою пирушку; некоторые из них завистливым оком поглядели вслед Лентулу и Фламинию, почтенных дружбой предводителя, и таинственно зашептались между собою.
— За что такая честь этому болтуну? — говорил Курий про Лентула, давно ненавидимого им.
— Предпочтен даже мне! — воскликнул Цетег.
— А Фламиния он еще недавно просто презирал, — заметил Габиний.
— Я желал бы свернуть Лектулу шею… о, я сверну!.. не диктатор, так я сам помещу его в мои проскрипции! — шепнул Курий.
— Тише!
— Никого не боюсь!
— А я ненавижу Фламиния за то, что ему валится с Олимпа такое счастье, — сказал Цетег, — красавица и двести миллионов!
— Только не ему они достанутся, — перебил Габиний.
— Он нас тогда, пожалуй, покинет, — заметил Цетег.
— Разве это легко? — возразил Габиний, — попробуй кто-нибудь это сделать!.. разве наши кинжалы притупились?
— Разве перевелись невольники претора? — перебил в свою очередь Курий, — претор не простак.
— Его первого в проскрипции! — вскричали многие.
— Так он вам и дастся, как козел отпущения, на заклание! — дразнил их Курий.
— Ты что ль его защитишь?
— Да уж не пошел бы рисковать своею шеею.
— А если пошлют?
— За какую вину? На такие дела, есть у нас бандиты и провинившиеся члены.
— Ты уж много раз провинился твоей болтливостью.
— Лентул болтливее меня; его любят, его кормят за отдельным столом, а меня пошлют на верную смерть… нет, этому не бывать!