Напряжение

Островский Андрей Львович

– У гидриков!..

– Дальше, за ними…

– Отставить, - крикнул комиссар, - за мной!
– И, выхватив пистолет, кинулся на улицу.

Бенедиктов, взяв на изготовку свой «ТТ», уже на бегу увидел другую ракету: без сомнения стреляли из пустого дома метеорологов.

– А ну, братишки, нажимай, нажимай, - задыхаясь, командовал комиссар.

Четырех парней он оставил снаружи, по углам дома («Не выпускать никого!») - слабое, но все же оцепление; двоих послал обшаривать подвалы; остальные, стуча сапогами по лестницам, разбежались

по этажам. Заплясали пятнышки света…

– Не уйдет… Тут где-нибудь притаился, сволочь…

Здание было большое, старое, в четыре этажа. Торопясь, Бенедиктов открывал комнату за комнатой, вспарывая лучом темноту углов, заглядывая в шкафы, под пыльные диваны, столы… Никого, никаких следов…

Неожиданно кто-то позвал его нервным шепотом:

– Товарищ капитан-лейтенант, он там… За окном…

Несколько человек бросились в маленькую угловую комнату на четвертом этаже. Половина окна была распахнута настежь. Жужжа фонарями, нащупали белые пальцы, вцепившиеся в раму. Должно быть, сигнальщик, ища спасения, вынужден был вылезти на карниз и спрятаться за окном, наглухо забитым фанерой.

– Вылезай, сука!.. Сдавайся! Стреляем…

Рука, как неживая, прилипла к раме. Бенедиктов показал одному из краснофлотцев на подоконник. Тот вскочил и потащил человека на себя - показались упирающиеся ноги…

– Осторожно, не столкни, - крикнул Бенедиктов.

Но в этот момент сигнальщик пригнулся рывком, направив ракетницу на парня. Тот отпрянул, отпустил руку, и человек полетел вниз; кинувшийся Бенедиктов успел лишь скользнуть руками по сапогу…

Все застыли в оцепенении, пока снизу не донесся глухой удар тела.

– А ч-черт!
– со злостью тряхнул пистолетом Бенедиктов и побежал на улицу, сознавая, что все кончено, и слабо надеясь на чудо.

Чуда не произошло. Человек лежал ничком, метрах в трех от стены, и не шевелился; из расколотого черепа хлестала кровь, растекаясь по незатоптанному снегу.

Сбежались краснофлотцы, разглядывали мертвеца и возбужденно обсуждали, как было дело, обвиняя друг друга в неловкости, неумении схватить живым: «Это все Ярковец, держать надо было, а он…» - «Держать, держать… Сами-то чего не хватали…» Но все-таки все были довольны, что ракетчик так или иначе обезврежен.

Комиссар, расстроенный не менее Бенедиктова, помог ему перевернуть труп на спину. Лицо с густой щетиной было залито кровью и обезображено. Сдерживая брезгливость, Бенедиктов тщательно обыскал одежду. Кроме щепоти махорки и кресала, в карманах не было ничего - ни документов, ни каких-либо бумаг, ни оружия. Иного Бенедиктов и не ожидал.

– Несите в подвал, утром разберемся, - хмуро приказал он, поднимаясь и отряхивая руки и полы шинели.

Когда мертвого положили в углу холодной кочегарки и гурьбой вывалились на улицу, комиссар всех построил, пересчитал:

– Кого-то не хватает…

– Ярковца… Да вон он… Ха-ха-ха!

– Оказывается, это он с четвертого этажа саданулся!..

–

Инвалид, брюхо болит…

Видимо, выждав время для эффектного появления, Ярковец вышел под общий хохот на костылях и, комически изображая убогого, на одной ноге поскакал к строю.

– Это еще что за балаган?
– посмеявшись со всеми, строгим голосом спросил комиссар.
– Отставить!

– Где взял?
– подскочил к краснофлотцу Бенедиктов.

– А там, в подвале, гляжу, стоят у стенки…

К всеобщему удивлению, капитан-лейтенант не потребовал отнести костыли на место, не выкинул их сам, а взял с собой, вместе с ракетницей и двумя стреляными гильзами.

Никто не заметил, что настроение у него улучшилось.

16. ДЕЛО ПЕРВОСТЕПЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Пригласив к себе начальника отделения кадров и инструктора политотдела, Бенедиктов попросил зайти Макарычева.

– Вас все-таки, я вижу, заинтересовала эта нелепая история?
– громко спросил Макарычев, удивленный вызовом оперуполномоченного, и покосился на сидящих.

– Не могу сказать, чтобы слишком заинтересовала, - с усмешкой проговорил Бенедиктов, роясь в ящике стола, - но у нас существует правило: раз поступил сигнал, я обязан его проверить. Для этого мы здесь и находимся.

Он разложил в ряд, как карты, пять фотографий разных мужчин примерно одного возраста - под сорок. Фотографии тоже были неодинаковы: и три на четыре с белым овальным уголком, и визитка, и с зубчиками по краям…

– Посмотрите внимательно, нет ли среди этих людей того, о котором вы мне говорили.

Макарычев склонил голову с хохолком, торчавшим, по-видимому, у него постоянно, просмотрел с живостью карточки, энергично постучал пальцем по одной:

– Вот, это он…

– Вы не ошиблись?

– Нет… Удивительно похож на Нащекина, удивительно! Овал лица, глаза, нос… Я говорил, что у пристава был тонкий-тонкий нос? Вот и здесь такой же, посмотрите. Но дело, конечно, не в деталях, а в общем восприятии… Если не секрет, кто это?

Слабенький телефонный звонок не дал сказать Бенедиктову. Извинившись, он взял трубку. Звонил Кочемазов из госпиталя.

– Есть для тебя новости. Может, зайдешь, я сегодня у себя до позднего вечера.

– Обязательно, - сказал Бенедиктов и, нажав на рычаг, повернулся к Макарычеву: - Вы спросили, кто на фотографии? Это Богачев Борис Владимирович, школьный товарищ Лукинского. Можете быть совершенно спокойны: он не петербуржец, и Лукинский вас не обманывал, когда говорил, что Богачев пролетарий.

– Богачев… Богачев… Вот теперь я вспоминаю, что Женя называл мне именно эту фамилию, - вскинул живые глаза Макарычев.
– Выходит, я опростоволосился! Вторично. Не даром Женя поднял меня на смех! Знаете, я чувствую себя ужасно неловко перед вами за эту пустую болтовню, которая отняла у вас столько времени.