Напряжение

Островский Андрей Львович

– Я… Выдь-ка, покурим…

Человек встал и, опираясь на костыль, заковылял к двери.

– Да оставь ты подпорку! При мне-то хоть не придуривайся.

– Не, нога болит, честно, чего мне придуриваться. Весь день ныла… Табачком разжился?

– Еще жива?
– кивнул в сторону комнаты Михаил Николаевич.

– Кончается… Уже в дерьме по уши, я ее не трогаю. Живучая, карга, все ее подружки давно подохли, а эта тянет…

Опершись задом о стол в кухне, продуваемой насквозь, Михаил Николаевич сказал:

–

Подставляй руки, - и высыпал пригоршню махорки. (Тимофей понюхал ее, крякнул, проговорив: «Лады!») Я вот зачем пришел…

– Покурить… Ты же говорил, Боксер, что все, амба!

– Я вот зачем пришел, - повторил настойчиво Михаил Николаевич, словно не слыша, и ударил по ладони пачкой сотенных, - тут ко мне дружок один наведался. Завтра утром уйдет, в семь, так вот пойдешь за ним, посмотришь, что будет делать, с кем говорить… Потом расскажешь. Но чтобы он ни-ни…

– Я думал, опять что-нибудь мокрое… - зажал деньги в кулаке Тимофей.
– Только вот как с работой?..

– Скажешь, нога заболела… Что с тебя возьмешь?

– А если увидят на улице?

– Скажешь, в госпиталь шел.

– В госпиталь… Почему не в свой?

– У тебя свой врач есть, который тебе операцию делал, к нему и шел, в госпиталь. Усек?

– Лады, - опять сказал Тимофей, сворачивая самокрутку.

Михаил Николаевич тоже свернул, чиркнул спичкой и, оберегая огонь в сложенных чашечкой руках, поднес к лицу Тимофея. Лицо было интеллигентное, с прямым носом и пустыми бесстрастными глазами; скрюченные пальцы - ногти крупные, обломанные - сжимали самокрутку; на фаланге среднего пальца синий наколотый якорек с обрывком каната.

– Завтра вечером выйдешь посигналить…

– Нет, Боксер, хватит, посигналил, больше не пойду. Уговор был? У меня тоже шкура, чай, не казенная.

В наступившей тишине Михаил Николаевич медленно и весомо постучал по столу.

– Болтай меньше. Пойдешь… Думаешь, мокрое дело все забыли? Могу кой-кому напомнить.

Тимофей задышал тяжело, тихо сказал, с ненавистью:

– Сволочь же ты, Боксер…

– Поосторожней… Пойдешь туда же…

– В ту квартиру нельзя, засада может быть.

– Я не про ту… Туда не надо. Пойдешь на набережную, в район Горного. Но в институт не лезь… Там ты уже наследил. Ракеты есть еще?

Михаил Николаевич выставил банку консервов, на нее - другую, положил пачку галет. Тимофей с голодной поспешностью пододвинул к себе.

– Лады. Я для тебя тоже кое-что припас.
– Тимофей приподнял доску в полу, достал что-то завернутое в тряпки, развернул. Михаил Николаевич на ощупь определил: две гранаты РГД и «лимонка».
– Бутылка спирта. Согреться не могу, кости холод грызет, и в глотке сухо.

– Годится. Считай, что за мной.
– Михаил Николаевич рассовал их по карманам, двинулся к выходу.
– Ну, будь здоров. Значит, в семь, не упусти…

14.

ПОД ИНЫМ УГЛОМ ЗРЕНИЯ

У Дранишникова были неотложные дела в Приморском районе, и все же он так спланировал свой маршрут, чтобы обязательно побывать у Бенедиктова.

Батальонного комиссара чрезвычайно заинтересовал рассказ о Нащекине, а полученная утром справка из Военно-морского архива подтвердила, что уроженец Петербурга Нащекин Владислав Сергеевич 1894 года рождения, действительно окончил в 1916 году Морской корпус и произведен в мичманы. Справка еще более укрепила во мнении, что ход его рассуждений, которые он пока держал при себе, правилен. К тому же Арефьев настоятельно требовал ускорить расследование убийства Лукинского.

Бенедиктова он встретил во дворе завода, спешившим в цех. Увидев начальника, капитан-лейтенант круто изменил направление и повел Дранишникова мимо стапелей к себе, в административный корпус. Издали он заметил у входа чуть ссутулившуюся фигуру мастера, сказал бесстрастным голосом, не разжимая губ:

– Вот Нефедов, посмотрите. Высокий, черный…

В промасленном ватнике, размахивая штангенциркулем, Нефедов бранил снабженца. Тот отбивался, жалуясь на условия.

– Приветствую, - сказал Бенедиктов, пожимая поочередно руки Нефедову и снабженцу.
– Воюем?

– А как же, приходится, - приоткрыл рот в улыбке Нефедов.
– Скоро совсем нечем будет работать, а им хоть трава не расти.

Воспользовавшись минутной остановкой, Дранишников скользнул по нему безразличным взглядом и стал подниматься по лестнице.

– У вас найдется стакан воды?
– спросил он, лишь только Бенедиктов закрыл за собой дверь.

– Может быть, чаю горячего? Сейчас попробую организовать, только без сахара, - предупредил Бенедиктов, как бы извиняясь.

Дранишников скинул перчатки, снял шапку и, пока Бенедиктов ходил за чаем, осмотрел комнату, в которой не нашел ничего примечательного: стол, два стула, сейф; над столом - портрет Сталина…

– Всеволод Дмитриевич, удалось выяснить, что за таинственный гость посетил Лукинского в «Универсале»?
– Дранишников обжал ладонями стакан, чтобы одновременно согреть руки и охладить чай.

– Ничего таинственного нет, все очень просто. Судя по всему, это был Богачев, его старый друг.

– Ага, Богачев, - удовлетворенно проговорил Дранишников; по его тону можно было ожидать, что он скажет: «Я так и думал», но этих слов не последовало.
– А вам известно, кто была по специальности жена Лукинского?

– Она была инженером по артиллерийскому вооружению.

– Так… По артиллерийскому вооружению… А кто такая Лариса, за которой Богачев ухаживал дольше других, помните?

– Лариса Уварова? Уварова работала в научно-исследовательском институте.
– И только тут Бенедиктов понял, куда клонит Дранишников.
– Вы считаете, что…